тоже ушли, кроме благодарности и улыбки восхищения эти воспоминания ничего у меня не вызывают.

Не снится Жуковская. Не снятся Педагогический и памятник Фрунзе. Не снится шумная Шота Руставели со странным памятником в стиле Церетели, а может и самого Церетели. Саперная не снится с ее военкоматом. Гостиница «Ташкент» и ЦУМ. Кинотеатр «Спутник» — «Казахстан» и библиотеки, библиотеки, библиотеки… Жара и асфальт в дырочку. Пыль и маки. Публичка. Прекрасная публичка, где я столько часов провела… Почему же я никогда не вижу себя, сидящей за столом на двоих?

И Дархан не снится. На Дархане я проработала до самого отъезда. И до сих пор считаю его самым удачным местом работы из трех, что я успела сменить за шесть лет после окончания института…

В иняз меня устроили по великому блату, протекции замминистра высшего образования. Нет, не подумайте, не завкафедрой. Старшим лаборантом на кафедру педагогики. Каждый день я с Навои ездила на Мукими. Слава богу, трамваи тогда ходили. С этого блатного места я удрала при первой возможности и никогда об этом не жалела, хотя все мои знакомые ахали и охали, узнав о столь опрометчивом поступке. Но мне-то лучше знать. Лаборантка на соседней кафедре психологии десять лет ждала вакансии. А их занимали блатные. Я поняла, что пройдет год — и забуду язык напрочь! К тому же субботы были рабочими днями. От меня требовалось подавать чай и рисовать стенгазеты, вот это уж совершенно не мое. Я черчение ненавижу, а к рисованию — ни малейших способностей! Короче, поняла я, что нужно делать ноги, иначе меня все это болото затянет, и буду сто лет чай подавать и лепетать «май нейм из…» Разговорной практики-то не было! И книг на английском тоже. Кроме тех, что издавали наши: «Овод», «Сага» и т. д. Все читано-перечитано.

Второе место я нашла сама. Там платили очень даже неплохо для того времени. Сто тридцать рублей после института казались целым состоянием. «ПППП». Иначе говоря, «Производственно-полиграфическое предприятие «Патент». И находилось это предприятие в каком-то НИИ, как раз напротив остатков ташкентской крепости. Это уж было ближе к тому, что я хотела. По крайней мере, дело имела с языком, не с чаем и стенгазетами.

Первый день был адом. Мне врачом было велено пить димедрол для профилактики аллергии. Так кто же знал, что первый день приема придется на первый день работы? И что димедрол на меня действует как снотворное. И что я мучительно таращила глаза, стараясь не заснуть…

Занимались мы патентным поиском. И это бы ничего, интересно даже. И все бы хорошо, и коллектив хороший, и начальник умеренно вредный, беда одна: поиск велся просмотром пленок на специальных аппаратах «Микрофот», а проще — инструменте пытки. Принцип действия таков: под освещенным экраном вручную перематывают пленку. Вот это меня и доконало — укачивало. Как при морской болезни. Потерпела я, потерпела… и нашла третью работу. Где и проработала до самого отъезда.

Не снится мне Дархан-арык… Гастроном и рядом большое серое здание. Первый этаж правого крыла и занимал наш институт. ВНИИ «ВОДГЕО». Московский филиал института по биологической очистке сточных вод. А руководил им Карим Каримович Каримов. И жил он недалеко — на Жуковской. Еще одна лаборатория института находилась в улочках за навоийской ярмаркой, рядом с тубдиспансером. Но мне отгородили часть большой комнаты и поставили там книжные шкафы. Я была переводчиком и по совместительству библиотекарем. Основы библиотечного дела я знала. Проблем не возникло. А вот техническими переводами занялась впервые. К счастью, по тематикам химии и биологии, самым несложным для начинающего переводчика.

Коллектив был хороший, правда, свои интриги и подковерная война велись, но меня-то это никак не касалось. При моей неспособности к интригам это было благом — увязла бы.

Со мной работали молодые девушки, и вскоре у нас образовалась тесная компания, было с кем проводить время, тем более что муж уехал в аспирантуру. Хорошая была компания: Аня Ходасевич, моя одноклассница, которая позже часто приезжала ко мне из Череповца, Эдда Авдеева, которая тоже училась в сорок третьей и вышла замуж за парня, который учился со мной в параллельном классе. Сильва Эльбаум. Первых двух уже нет в живых, царство им небесное. Сильва живет в Израиле.

Вот сценка из жизни коммунистического субботника в честь дня рождения В. И. Ленина. Каждому выделено по окну. Остальные подметают и моют стены. Трое, в том числе я, стоят на подоконнике, а прохожие любуются целым цветником в окнах… И все молодые, и все красивые. Впервые я поняла, что работа может быть радостью. И работала я весело и с охотой. И в коллектор ездила за книгами, и выдавала, и статьи переводила, и не было у меня врагов, а было много друзей. И на работе, и вне! Куда мы только ни ходили: на все спектакли, все концерты в консерваторию, все новые постановки в театре Навои. Даже на приезжих французов, которые танцевали ужасно. Ходили по сцене, и это в «Лебедином»!

А мы бродили по Ташкенту, и говорили, говорили, говорили, расставаться не хотелось. Надя, вдова архитектора Эдика Фахрутдинова, того, который «Буратино» построил, а умер очень рано (жила она в соседней квартире рядом с моими родителями), ее друзья — архитекторы, физики, математики. Молодые, красивые, способные, умные… И многих уже нет, царство небесное. И один из самых моих верных и преданных друзей, Олег Орестов уже не здесь… Может быть, жив его лучший друг Валя Розамат. Не смогла его найти.

Я всех помню. Я обо всех помню.

И твердо знаю, что годы, проведенные в Ташкенте, были самыми счастливыми.

И помню, как прибежал Олег, работавший в обсерватории, такой радостный, и сказал, что нашел мне новую работу, с хорошей зарплатой, у академика Адировича, а я огорошила его новостью, что уезжаю навсегда.

Сборы, контейнеры, билеты, последняя битва за Достоевского в «Академкниге» напротив «Голубых куполов»…

И все друзья собрались на перроне. Время истекло. Поехали.

Потом я приезжала в Ташкент каждый год. А используя аспирантский отпуск — и дважды в год. Я не ездила в Крым. Не ездила на Кавказ. Не ездила в Прибалтику.

Никуда.

Только в Ташкент.

Только пройтись по тем улицам, которые еще не изменились, еще прежние, еще старые, еще свои, снова вдохнуть запах пряностей на Алайском, сунуться в знакомый букинистический на Навои…

И снова асфальт в дырочку.

И пропахшая солнцем пыль.

И цветущие иудины деревья.

И сыновнее: «Мама, когда ты в Ташкенте, у тебя такое лицо