потные, запыхавшиеся. Подняли ящик на пасы. Заголосили мать и сестра. Ящик провалился, гулко стукнув о дно ямы, все бросились швырять комья мерзлой земли, которые забарабанили, словно сыпали из мешка картошку.

С кладбища не шли — бежали, все до последнего закоченевшие, не могли отогреться в автобусе, а, приехав в редакцию, где в задней комнате были накрыты столы — поминки в складчину, — жадно накинулись на водку, чтоб согреться, и только потом начались положенные: «Эх, Дима, Дима…», «Вот так, был Дима — и нету…».

…Круто затормозил автобус. Павла кинуло вперед, и, взглянув в окно, он увидел, что уже темно, а автобус идет по городу со светящимися витринами и вывесками. Сделав великолепный разворот, «Икарус» ловко подрулил к освещенному зданию автовокзала, и зашипели, открываясь, двери. Приехали.

Автовокзал стоял в центре площади — широкое приземистое здание с некрупными, подслеповатыми окнами и высокой остроконечной крышей, как пряничная избушка. По прихоти архитектора избушка эта имела роскошную, выступающую полукругом ротонду, по бокам ее — две широкие лестницы с какими-то курортными балясинами, а входная дверь в избушку хоть и была тесна, обрамлялась зато двумя дорическими колоннами.

Внутри же было тепло, светло, современно: сплошные стеклянные кубы касс, обтекаемые пластиковые диваны для ожидания, светящиеся, мигающие табло и схемы — и бодрый голос диктора: «Автобус семьдесят два — двенадцать рейсом на Павлихино отправляется!»

Практично Павел все осмотрел, пластиковые диваны (на случай, если придется ночевать) одобрил и пошел на площадь. Мороз так и вцепился в лицо. Светила полная луна. Небо чистое, без единого облака, обдающее землю черным космическим холодом. У людей, топтавшихся на стоянке такси, вываливались, как у лошадей, клубы пара изо ртов.

Освещаемая больше луной, чем фонарями, площадь была Павлу совсем незнакома. Незнакомы были высокие здания, обрамлявшие ее. Прежний город (из Косолучья сюда ездили трамваем) вспоминался Павлу низеньким, распластанным, сплошь купеческие особняки да косопузые деревянные домишки. Этого нового города он не знал. Скорее всего новые кварталы, местные «Черемушки». И, как это сплошь и рядом бывает, кварталы за этой площадью резко обрывались: стоял последний дом, и за ним ничего, тьма.

Именно на последнем доме светилась вывеска гостиницы, и Павел, почти бегом перейдя площадь, задохнувшись от мороза, нырнул в ее дверь. В вестибюле был скандал. Швейцар с галунами защищал вход в ресторан от шумной, нельзя сказать чтобы трезвой, компании. За полированной ореховой стойкой читала журнал «Здоровье» полная, цветущая администраторша. Павел пошарил глазами, отыскивая привычную табличку «Мест нет», иногда писанную серебром, иногда бронзой, но такой не оказалось. Это его поразило.

Администраторша бегло взглянула на его командировочное удостоверение, сказала: «Давайте паспорт», — и через три минуты он, не веря сам себе, ехал в лифте на пятый этаж. Лифт шел рывками, скрипел и попискивал, перекашиваясь, хотя и лифт и сам дом были явно новыми, но этот скрип показался Павлу истинной музыкой.

Отведенный ему номер находился в конце коридора, уютный и скромный: деревянная кровать, стенной шкаф, письменный стол, телефон. В углу — раковина умывальника.

— Туалет в том конце, — сказала горничная. — Ванна тоже там.

— А! — сказал Павел. — Хорошо…

Минуту он постоял, привыкая. Выглянул в окно. К сожалению, оно выходило, не на площадь, а на противоположную сторону, в поле. Вглядываясь, Павел не смог увидеть ничего, кроме белеющей под луной плоской равнины до самого горизонта. Ветер ударял в стекла, заставляя их вздрагивать, и сквозь микроскопические невидимые щели несло ледяным холодом, но батарея под окном была раскаленной, казалось, чуть не докрасна, и Павел ощутил прилив отличного настроения, готовность немедленно ехать на завод. Не снимая пальто, он кинулся к телефону, достал записную книжку с номерами. Долго ему не отвечал ни один телефон, наконец доменный цех откликнулся сонным женским голосом. Нет, домну не задували, нет, и не ожидается, еще не скоро… Когда? А леший его знает, говорят, вот-вот.

Оптимистично Павел подумал, что и это к лучшему: пока задержки, он успеет освоиться. Он повесил пальто в шкаф, достал из чемоданчика мыло, умылся, посмотрел в зеркало: не побриться ли? Нет, вроде не зарос. Лень. Бумаги рассовал по ящикам стола, положил на чернильный прибор две шариковые авторучки.

«Отлично! — думал он, потирая руки. — Все складывается просто отлично! Хорошо!..»

И вдруг перед его глазами ярко встала — как удар грома, как наяву увидел — черная глыба с золотыми буквами.

«Зачем понес меня черт именно в ту сторону? — встревожившись, подумал он. — Теперь, гляди, еще сниться будет, А займемся-ка мы очерком!»

Еще когда он ходил по кабинетам, оформлял командировку, получал аванс, у него сложились вступительные фразы, вернее, сами мысли, которые, очевидно, должны были открывать очерк.

Разложив по столу чистые листы, он подумал и стал набрасывать:

«Черная металлургия — основа основ индустриальной мощи страны. Чугун — это хлеб промышленности… Организуя и подчиняя себе огненную стихию, человек переплавляет сырье, получаемое от природы, в нужный ему металл. По уровню выплавки металла судят о степени развития наций. Современный металлургический комбинат с его сверхмощными печами ныне один дает такую реку металла, какую прежде выплавляли печи всей огромной Российской империи, взятые вместе».

Написал и задумался. Все было очень правильно. Настолько правильно, что даже подозрительно. Павел сложил листок вчетверо, сунул в ящик и решил подойти иначе, с плана:

«1. Общая картина. Люди у домны.

2. Задувка со всеми деталями. Люди уверены, но волнуются. Напряженное ожидание.

3. Но вот брызнул первый металл. У горнового слезы на глазах (конечно, „от жара“).

4. И вот идет этот металл, из которого будут созданы станки и комбайны, автомобили и ракеты, мясорубки и перья для школьников…»

Он перечитал этот шедевр мысли и почувствовал себя совсем неважно. Машинально скомкал лист, бросил в корзину под столом. «Одна головня в поле не горит. В поле не горит. В поле не горит», — написала его рука. Он опомнился и теперь уже всерьез испугался. Потрогал лоб — вроде нормальный, не горячий.

«Нужен кофе, — подумал он. — Чашку крепкого черного кофе, вот чего мне не хватало с самого утра, конечно же!»

Посмеиваясь, что затор в мозгах так просто объясняется, Павел спустился в скрипучем лифте на первый этаж, немного пообъяснялся со швейцаром, утверждавшим, что нет мест, и прошел в