это и есть идея их жизни. Задумываясь именно над этим широким явлением, они ставят «вечные», или, говоря иначе, идейные, вопросы.

Из истории и выводит писатель отношение к своим героям, прежде всего ту пропорцию, в которой он относит личность к жизни в целом, к ее истории, современности и будущности.

И пропорция эта в глазах Дарваша очень значительна — его герой отнюдь не чувствует себя ничтожной, а тем более никчемной частицей необъяснимо огромного целого, не чувствует хотя бы уже по одному тому, что так же, как и сам писатель, находится в постоянном поиске смысла всего происходящего.

И уж во всяком случае, отсутствие в себе склонности и способности к такого рода поиску этот герой воспринимает как личную трагедию.

А когда так, то и собственные герои интересны писателю прежде всего в наиболее острые периоды истории, если же герои современны, — тогда в те моменты современности, о которых заранее можно сказать, что они войдут в историю, которые уже сегодня — тоже история.

Именно в такие моменты подведение итогов своей жизни — занятие для мыслящего человека отнюдь не отвлеченное, ему ведь становится необходим ответ: «Как дальше жить?», а этот ответ нельзя поставить перед собой, минуя злополучный итог: «Как я жил до сих пор?».

И этот вопрос, и этот посильный ответ возникают почти перед всеми без исключения героями Дарваша и в романе «Победитель турок», и в «Колоколе в колодце», и в «Городе на трясине», и в «Пьяном дожде», и в его многочисленных пьесах, очерках и эссе.

Йожеф Дарваш относится к тем писателям, которые — вместе со своими героями — не ждут заключительного, или так называемого «итогового», произведения, а подводят итоги, начиная чуть ли не с первого своего произведения, подводят их непрерывно, привлекая для этого не какую-либо часть, а весь свой предшествующий жизненный и творческий опыт.

И когда роман «Пьяный дождь» открывается сценой похорон художника Гезы Баллы на сельском кладбище его родной деревни, а местные крестьяне неожиданно для друзей покойного запевают древние псалмы, для нас уже становится очевидным, что итог этой ушедшей жизни будет еще долго воздействовать на тех, кто остался и продолжает жить.

Так оно и есть — не только родной брат Гезы Шандор Балла, но и многие другие персонажи романа долго еще будут осмысливать эту жизнь, свои отношения с ней, пойдет ли речь о делах личных или — о сплочении сил нации, о выходе Венгрии из войны, о том, какое место занимает и должна занять в эпоху бурных событий творческая интеллигенция, — этой последней Йожеф Дарваш неизменно уделяет много внимания, пристально изучает ее психологию.

Благодаря тому, что для Дарваша важны прежде всего суть и смысл событий, он то и дело пренебрегает хронологией. Ему ведь опять-таки нужна та связь событий, которая определяется не столько календарными датами, сколько связями их содержания, поэтому он так легко делает отступления в прошлое либо вовсе опускает какой-то период, только мимоходом замечая: «…прошло пять лет…»

Да, Йожеф Дарваш социален и традиционен, однако далеко не консервативен.

Это следует уже из одного того, какой материал он привлекает для своего творчества — остро современный и злободневный, как бы сам по себе уже новаторский, еще не освоенный художественной литературой. Но дело отнюдь не ограничивается остротой и новизной материала, дело и не в традициях, которых держится писатель, а в умении пользоваться традициями.

В конце концов, это главное.

Дарваш попросту не видит необходимости в модернизме, если такая необходимость не проистекает и не диктуется содержанием вещи. Он даже считал долгом недвусмысленно отводить от себя такого рода «подозрения»:

«Отечественная критика отметила форму построения романа «Пьяный дождь» множеством похвальных отзывов и не скупилась на такие определения, как «модернистский», «новаторский» и тому подобные эпитеты. Признаться, я воспринял эти хвалебные отзывы с некоторым недоверием. Мне и не хотелось бы уподобляться вороне, красующейся в павлиньих перьях».

А дальше Йожеф Дарваш объясняет необычное построение романа его содержанием:

«…идейное содержание, замысел самого романа обусловили такое его построение. Мне пришлось внимательно следить за поведением героев, сопоставляя их поступки в прошлом и настоящем, обнажать острейшие конфликты, противопоставлять исторические ситуации»^[1].

Другие особенности творческой манеры Дарваша, его умение пользоваться традициями, может быть, и не привлекли такого же внимания критики, но при внимательном взгляде они обнаружатся тоже.

В частности, Дарваш смело и своеобразно оперирует не только временем действий своих героев, но и тем пространством, в котором эти действия происходят.

В романе «Колокол в колодце» все события развиваются на сравнительно ограниченной местности, а это дает основания автору видеть ее во всех подробностях: вот деревенская улица, вот дом, вот хутор, гумно, помещичья усадьба, городская квартира инженера.

Это — один масштаб, одно видение пространства.

А вот — другое, в другом, гораздо более широком историческом романе «Победитель турок». Здесь автор присутствует как бы уже не среди людей и не на местности, а над людьми и над местностью:

«Турки прибыли… раньше и заняли лучшие позиции: их военачальники расставили свои огромные полчища, подобно рядам винограда, уступами на полого поднимающихся склонах холмов. Турки расположились на холмах, лицом обратясь вниз, а внизу, на ровном поле, стояли венгерские войска».

Здесь нет деталей местности или той обстановки, в которой протекает действие.

Если, положим, между двумя героями романа происходит разговор за едой, то мы не узнаем, что это была за еда, какой был стол, какой дом, в котором протекала трапеза.

Эта же «обзорность» имеет место повсюду, даже в портретах:

«Епископ Дёрдь — высокий, широкоплечий человек с проседью, внешне ничем не напоминавший священнослужителя — взирал с твердой улыбкой на собранный в морщины лоб и озабоченное лицо воеводы, как бы перечисляя мысленно причины снисходительности своей к неопытности собеседника…»

И этой обзорностью, присущей всему роману, Йожеф Дарваш подчеркивает впечатление широкой панорамы, масштаба происходящих событий, их отдаленность во времени.

Однако это только как бы внешний литературный прием, оформление той сцены, на которой происходят события, а есть еще и авторская оценка этих событий, есть взгляд на них историка.

Тот же епископ Дёрдь