заметила она.

— И все же мы строим предположения. Почему? На самом деле дело ведь не в крови? Ты, кажется, не испытываешь никаких угрызений совести по поводу того, что мать распутничает там, где ей заблагорассудится.

— Ты — мужчина, — прошипела она. — Ты носишь фамилию.

Гэвин рассмеялся.

— Я не могу в это поверить. Ты ревнуешь. Меня.

— Ты — все, что я хочу в мужчине. Не вижу причин, по которым я должна довольствоваться вторым лучшим.

Его улыбка исчезла, и он скрестил руки на груди.

— Хорошо. Похоже, у нас есть все основания для пари.

Анна-Мария улыбнулась.

— Да. И оно начнётся, когда я выберу мужа, а ты найдешь пару.

— Что произойдет, если я выиграю?

Она сделала паузу, чтобы подумать.

— Я дам твоей женщине щедрое приданое, если ты первым не убьешь ее. Сумма будет зависеть от моего будущего мужа, но она должна соответствовать любой ее глупой прихоти.

— А если ты выиграешь?

Анна-Мария положила руки на плечи брата и прижалась губами к его губам.

— Если я выиграю, — прошептала она, — ты, старший брат, трахнешь меня так, как мой, несомненно, импотентный будущий муж никогда не мог и мечтать, и сделаешь мне ребенка. Нашего ребенка.

— Дочь своей матери, — прорычал он.

— Сын своего отца, — прошептала она.

Они пожали друг другу руки, оба сжали их так сильно, как только могли, чтобы заставить другого отпустить. Анна-Мария использовала свои ногти, которые были довольно длинными, но это, казалось, не смутило Гэвина. Однако его хватка была как сталь, и она была вынуждена отпустить, когда почувствовала, что кости в ее запястье могут сломаться. Она помассировала руку.

— Не слишком привязывайся к своему любимому ягненку, Гэвин, дорогой.

А потом она повернулась и пошла обратно в дом.

После минутной паузы Дориан и Селеста обняли его в молчаливом знаке поддержки и последовали вместе с Леоной за своей старшей сестрой. Бросив полный отвращения взгляд на свою мать, держащую свою жертву в объятиях, как «черная вдова» заманивает в свою паутину свою пару, он тоже вошел внутрь. Гэвин никогда раньше не проигрывал ни в одной игре.

Он не собирался начинать сейчас.

Бонус 3

Одним из самых распространенных вопросов от читателей ко мне был вопрос об эссе, написанном Гэвином в средней школе (косвенно упомянутом в первой книге «Страх»).

Я не включила его в оригинал по нескольким причинам.

1) Я хотела, чтобы люди использовали свое воображение.

2) Я ленива и тайно использую причину № 1.

и 3) эй, вы, ребята, читаете для удовольствия. Я не думала, что вы захотите, чтобы я в книге писала псевдошкольные задания! Это не литературный анализ прочитанного произведения.

Но вы настаивали, и я верю в максиму «Дайте людям то, что они хотят». Итак, вот оно, по многочисленным просьбам — Эссе Гэвина.

Эссе Гэвина

«Самая опасная игра» Ричарда Коннелла поднимает вопрос, которым многие задаются, но мало кто осмеливается озвучить: «В борьбе человека против человека — кто победит? И восторжествует ли мораль в конечном счете над нашими более звериными инстинктами, или мы поддадимся нашей жажде крови?»

Коннелл, кажется, думает: «Нет, мы не можем». Мы не можем убежать от зверя внутри нас. Лейтмотив хищника и жертвы, охотника и жертвы, человека против природы — его природы — свидетельствует об этом. Тяжелый символизм показывает, что происходит, когда человеческие существа — homo sapiens — попадают в ситуации настолько ужасные, что они бросают вызов всем условностям.

И что делают люди? Они регрессируют. Не в фрейдистском смысле: это гораздо более древняя регрессия, вызванная природой всего сущего, а не опытом человеческого развития.

Во времена острого стресса люди возвращаются не к детям, а к животным.

Хищники.

Добыча.

Несмотря на то, что это художественное произведение, существует много параллелей между «Самой опасной игрой» и реальной жизнью. Что такое вымысел, если не искаженное зеркальное отражение реальности? Коннелл искажает и обманывает, и антагонист должным образом побежден, чтобы дать человеку конкретное ощущение конца, но его рассказ в глубине души является изображением животного инстинкта человека и его бесконечной битвы за контроль над дихотомией.

Как и любое другое животное, человек может быть, как доминирующим, так и подчиненным, а иногда вести себя образом более подобающим зверю.

Возьмем, к примеру, расстрелы в школах, о которых иногда можно услышать в вечерних новостях. Наше общество так шокировано, когда молодежь увековечивает акты насилия, но человек устает от того, что за ним охотятся. Это утомительная роль. В конце концов напряжение становится слишком сильным, и преследуемый человек становится, подобно графу Зароффу, охотником на людей.

Что делает животное, когда его загоняют в угол? Оно сопротивляется.

Болельщицы, вероятно, погибнут первыми, потому что, несмотря на их естественный атлетизм, они никогда не знали, каково это — по-настоящему нуждаться в беге.

Более мускулистые спортсмены, слишком уверенные в своей ограниченной физической силе, также быстро умрут. Их жесткая приверженность социальным нормам и высокомерие сделали бы их неспособными выжить в новых условиях. Научные исследования даже показали, что доминирующие животные становятся подавленными и инертными, когда их помещают в подчиненные роли.

Социальные законодатели тенденций с их искусной мимикой быстро приспособятся. Но это поверхностная способность, и она не будет отточена никаким реальным мастерством. Пламя, охваченное собственным ощущением великолепия.

На самом деле, наиболее вероятными людьми, которые выживут, будут тихие интеллектуалы, хитрые и мстительные. Их очевидная слабость заставила бы многих списать их со счетов на начальном этапе: ошибка, о которой возможно лишь сожалеть.

Примечания

1

Неизъяснимого.

(обратно)

2

Gentle в переводе с англ. языка — нежный.

(обратно)