Петр Еремеев Пятая мата

На Чулым-реке

Написано уже немало хороших книг о войне, о ратном подвиге советского народа, о его удивившем мир мужестве и несгибаемой стойкости. Но весь мир знает также, что победили мы еще и потому, что героический фронт был поддержан столь же героическим тылом, самоотверженным трудом советских людей на заводах, на колхозных полях. Однако же хороших книг о нашем тыле все еще мало. Потому, когда на одном из областных семинаров молодых писателей мне в руки попала рукопись Петра Еремеева, я читал ее, как бы сказать, с пристрастным интересом.

Теперь рукопись стала книгой.

…Мата — это связка из нескольких плотов. В плотах идет по сибирской реке Чулыму так нужная для строящихся самолетов, а значит, для фронта — береза. И вот эта огромная мата села на мель. По чьей вине, по какой причине это произошло — трудно установить: река есть река, и всякий сплав леса по ней полон неожиданностей. А тут не просто плот — огромная махина.

Разбуженный ночью начальник сплавучастка Тихон Романов идет на реку и видит, что вода густо несет песок и песок этот забивает щели между бревнами. Смутная догадка подтвердилась: мату замывало.

Мату надо как можно скорее снять с мели — древесину ждут авиационные заводы. Но одним плотогонам разве это осилить? Вот они сидят перед начальником участка в латаных-перелатаных пиджаках, выцветших кепках и разбитых, ломких уже лаптях с грязными онучами. На загорелых, небритых лицах выпирают острые голодные скулы.

«Вот уже и до лаптей дожили…» — с грустью думает Тихон.

Поселок сплавучастка не велик и не многолюден: едва ли не все здоровые мужики на фронте, остались только их жены да детишки. Ну, еще старики. Живут впроголодь — откуда силе взяться?! Ее едва хватает на то, чтобы исполнять свои повседневные обязанности…

Такова исходная точка повести, та изначальная, полная драматизма ситуация, которая задает тон всему происходящему в «Пятой мате».

Среди персонажей, выведенных в повести, мы не найдем личностей выдающихся, тем более героических. Нет, все они — сплавщики Бекасов и Пайгин, председатель колхоза Рожков, учительница Олимпиада Степановна, Костя Кимяев, главный герой Тихон Романов — все они самые что ни на есть простые, обыкновенные советские люди. Но именно эти вроде бы очень обыкновенные люди творят героические дела.

Автору удалось передать всю накаленную атмосферу того теперь уже далекого времени. Передать не только через людей, населяющих повесть но и через многие детали, можно сказать, мелочи быта, которые буквально рассеяны по страницам книги и которые придают повествованию ту самую конкретность и неотразимую достоверность, что мы особенно ценим в прозе.

Столь же достоверен автор и в пейзаже, в портретной обрисовке своих героев. Читая повесть, не скажешь, что все происходящее в ней могло произойти где-то еще. Нет, все это происходит именно в Сибири, да еще и не вообще в Сибири — Сибирь велика! — а именно на Чулыме.

Нет нужды в подробном разборе произведений, составивших книгу. Читатель во всем разберется и сам.

Я лишь скажу, что весь жизненный материал, являющийся первоосновой как повести, так и рассказов, П. Еремеев добыл не из вторых рук и не из архивных документов. Все, о чем он пишет, или «случилось» с ним самим, или же им лично видено, пережито, перечувствовано.

И язык у П. Еремеева тоже «свой» — язык образный, сочный, живописный. То или другое, рассказанное автором, не просто «принимаешь к сведению», а зримо видишь, персонажей повести и рассказав хорошо «слышишь».

Книга писалась не в один присест, даже не один год. Да и после того, как была написана, не раз доделывалась, дописывалась. Но ведь давно замечено: чем легче писателю пишется, тем труднее потом читателю читается, и наоборот.

Я уверен, что «Пятая мата» будет встречена читателем с интересом. Книга эта написана талантливой рукой, рукой художника.

Семен Шуртаков.

Пятая мата

Лесосплавщикам Чулыма тридцатых-сороковых годов.

Автор

Глава первая

1

Стучали в наличник громко, настойчиво.

Романов вскинулся с постели, смахнул ладонью густую запоть оконного стекла, узнал Бекасова и Пайгина — они едва угадывались в мозглой предутренней темноте.

Обувал сапоги суетно, снова и снова захлестывали тревожные, пугливые мысли: неспроста в такую рань мужики стучат…

Плотогоны стояли у калитки, за пряслом. Тихон сбежал с крыльца, застучал сапогами по дощатому настилу ограды.

— Что, соскучились по родному порожку? Домой, значит, захотелось… Ну, что в рот воды набрали? Лоцман!

— Худо, Тихон… — простуженно признался Бекасов. — Не потянуло дальше поселка. Сам знаешь, какой тут Чулым — пески одни.

— Кабы только пески…

— Во-во! — подхватил второй плотогон, низенький Пайпин. — Вовсе огрузла мата. Опять затопла!

— Дела-а… — тяжело выдохнул из себя Тихон. — Курите, я сейчас.

В сенях Романов надел сухую, шумную робу из брезента, накинул фуражку… Обернулся скоро.

— Пошли!

…Над Чулымом заметно светлело. Мягко затеплилось на востоке небо, и на другой стороне реки расплывчато, жидко означился неровный выступ густых тальников.

Плотогоны едва успевали за начальником сплавного участка.

— У Боровой, значит, сели? — обернулся Тихон к Бекасову.

— Там, рядом.

Позади осталась маленькая луговина с темным стожком сена, прошли рыжее высохшее болотце… Узкая тропинка запетляла, закружила в сыром осиннике. Сверху сыпалась холодная частая капель. Когда вышли к Боровой — маленькой речушке, что впадала в Чулым, — совсем рассвело и раздвинулось.

Внизу, под кручей обрыва, блекло, по-утреннему, желтела влажная полоска песка. Неровный край ее лениво лизала темная, еще тяжелая с ночи вода.

— Никифор… А, мать честна-а! — схватил Бекасова за рукав суетливый Пайгин. — Глянь-ка, совсем мата вглубь осела-а…

— Я что, без тебя не вижу! — досадливо отмахнулся Бекасов и начал рассказывать: — Эт-то о полночь вода верхом наката пошла… Ну, напряглись, кой-как подбились к берегу.

Романов каменно стоял на самой бровке яра и вроде бы отрешенно смотрел на реку. Медленно и холодно выговаривал плотогонам:

— Удружили вы мне, черти клёвые… Спасибо, лоцман Бекасов!

— Моя ли вина, Тихон Иванович.

— Разберемся… А другие где мужики?

— Так умаялись донельзя, спать ушли. Может, и нас отпустишь?

— Обождите! Не на поклон же я к мате бежал…

Он легко спрыгнул с козырька берега на мягкую покать обрыва и почти бегом спустился к