общежития.

— Хватит с меня этого дерьма, — говорю я, переворачиваясь на спину и уставившись в потолок.

Ее учебник тоже захлопывается.

— Согласна, — Морган некоторое время молчит, а потом спрашивает: — Что-то случилось?

Я не смотрю на нее, не желая, чтобы она заметила беспокойство, которое наверняка читается в моем взгляде. Не то чтобы это имело значение. Морган была моей соседкой по комнате более четырех лет и знает меня лучше, чем я сама.

— А что, если я не смогу получить работу консультанта? — говорю я в тишину комнаты.

— Так вот почему ты ведешь себя так, будто сломался твой любимый фаллоимитатор?

— Морган!

— Лия! — передразнивает она.

Я вздыхаю.

— Когда мы закончим обучение этой весной, я буду должна столько денег по студенческим кредитам, что утону в долгах. Что, если я не смогу найти приличную работу до того, как мои кредиты выйдут из отсрочки? Знаешь, отсрочка с выплатой кредитов была единственной причиной, по которой я записалась в магистратуру, — я смотрю на нее. — Не все из нас гении.

— Пффф, — отвечает Морган. Ее яростный ответ вызывает у меня улыбку. — Ты умная, — говорит она. — Кроме того, тебе не о чем беспокоиться. Там тебя ждет множество рабочих мест.

— Да, вон там, — говорю я, махая рукой. — Я никогда раньше не покидала Хейз. Это мой дом, даже если моих родителей нет. Здесь у меня все еще остается вся моя многочисленная родня.

— Но ты всегда говорила, что хочешь путешествовать по миру, увидеть достопримечательности и узнать другие культуры. Это будет твоей возможностью сделать это.

— Верно. — Я снова вздыхаю. — Наверное, я просто надеялась, что смогу остаться в этом безопасном пузыре навсегда. Работа на полставки, моя лучшая подруга и школа — все это так просто, так легко. Наверное, я еще не готова стать взрослой.

Морган смеется.

— Тебе, черт возьми, двадцать пять. Ты давно уже взрослая.

— Ты знаешь, о чем я.

Многочисленные плакаты на стене насмехаются надо мной. Эйфелева башня, Лондонский мост и Великая Китайская стена — вот лишь некоторые из видов, которые я повесила. Я действительно хочу посетить эти места, но правда в том, что на самом деле я боюсь увидеть мир. Гораздо безопаснее мечтать об этом из моей крошечной комнаты в общежитии.

— Да, знаю, — говорит Морган, садясь на мою кровать. — Этот год последний перед тем, как мы начнем по-настоящему жить, но мы сделаем это вместе.

Я закатываю глаза, глядя на нее.

— Ты собираешься найти работу в том же городе, что и я, или как?

— Если это то, что нужно, чтобы ты наконец выбралась из этой адской дыры, то да.

— Эй, — протестую я. — Здесь не так уж плохо.

— Слушай, там, откуда я родом, мы не ходим за коровами ради забавы.

Я игриво толкаю ее в плечо.

— Я думала, тебе это нравится.

— Нееет, — говорит она, растягивая слово. — Мне нравился мальчик, которому это нравилось.

— Шлюшка, — поддразниваю я.

— Ты так думаешь?

Я смеюсь.

— Ты нечто, ты это знаешь?

Морган поворачивает голову к нашему единственному окну, ее взгляд непоколебим. Ослепительный свет высвечивает контуры ее щек, когда я, прищурившись, смотрю на нее. Поднявшись в сидячее положение, я прикрываю глаза от яркого света и машу рукой перед ее лицом. Она не моргает. Беспокойство распространяется по мне, как болезнь. Схватив ее за плечи, я легонько встряхиваю, зову по имени.

— Это не смешно, Морган, — говорю я, встряхивая ее на этот раз гораздо сильнее.

Никакой реакции, и я начинаю паниковать. Вскочив с кровати, я встаю перед ней, пытаясь заслонить как можно больше света. Она словно в трансе. Ее грудь продолжает подниматься и опускаться, когда она дышит, но больше никаких телодвижений.

Она даже не моргает. И это пугает меня больше всего.

— Морган! — кричу я, не заботясь о том, услышит ли меня кто-нибудь в общежитии. Вероятно, будет лучше, если они это сделают, потому что тогда кто-нибудь сможет позвать на помощь. Тщетность моих действий злит меня, потому что, что бы я ни делала, я не могу добиться хоть какой-то ответной реакции.

Развернувшись, я смотрю на свет и щурюсь. Это все равно что смотреть на офигенно яркие огни стадиона. Не знаю, почему я это делаю; это за гранью моего понимания. Тем не менее, мой страх сделал меня иррациональной и злой — сочетание, которое никогда не сослужило мне пользу в прошлом, так почему же это должно было случиться сейчас?

Одной рукой, я прикрываю глаза, а другой наощупь открываю окно. После нескольких секунд борьбы мне удается сдвинуть раму вверх. До моих ушей доносится жужжание, и я вздрагиваю.

Что это за хрень?

Я смотрю вниз и вижу освещенную траву, похожую на заснеженную лужайку. Затем смотрю вверх, прямо в луч света.

И застываю.

Мое сердце колотится в груди, а разум кричит, потеряв контроль над телом. Я заставляю себя двигаться, моргать, но ничего не происходит. Единственное, что меняется, — это скорость моего дыхания. Она стремительно и растет с каждой секундой, ужас гонит ее вперед. Темнота сгущается по краям моего зрения, когда мой пульс ускоряется, и я знаю, что: либо потеряю сознание, либо умру от разрыва сердца. В любом случае, я вот-вот погружусь в забвение. Я мысленно молюсь о том, чтобы мне удалось пройти через это испытание, потому что у меня так много дел. И потому, что я отказываюсь умирать от чего-то столь тривиального.

Идти к свету — это хорошо, но, если я выживу и кто-то спросит меня об этом, я скажу им, что это хрень собачья.

Глава 2

Я моргаю.

Свет ослепляет меня, поэтому зажмуриваюсь, снова радуясь темноте. Я в восторге от того, что снова могу управлять своим телом, расслабляюсь и пытаюсь стряхнуть охватившую меня летаргию. Делая глубокие вдохи, задерживаю их на четыре секунды, а затем выдыхаю. Это чудотворное дыхательное упражнение обычно успокаивает мою тревогу, и я всегда поражаюсь тому, как сильно разум влияет на тело. И наоборот.

Это меня-то, специалиста по психологии.

Как только мой пульс замедляется, открываю глаза. Прищурившись, отворачиваюсь от света и окидываю взглядом комнату. Металлические смотровые столы расположены на определенном расстоянии друг от друга, над каждым из них установлен металлический светильник.