пиявок своими жизнями и магией.
Раб – не мой, оказывается, а хозяина ошейника – от ярости потемнел лицом. Он сверлил меня жутким взглядом, таким пронзительным и обвиняющим, что отказать ему – все равно что подписать смертный приговор. Просить о чем-либо, зависеть от чужой воли, даже доброй, он наверняка не привык.
Стало еще страшнее. Подобные Акайо не то что не ломаются – гнутся с трудом. Сами запросто согнут, сломают, кого хочешь. К примеру, меня.
– Его надо просто снять? И все? – сипло уточнила я, неуверенно приближаясь к мужчине.
Ирлинг задумался, затем разжег камин, уселся на стул и глухо приказал:
– Как снимешь, сожги эту мерзость!
– Как скажете, – кивнула я.