Бегу. Легкие жжёт нехватка воздуха. Каждый клочок тела разрывается от усталости. Хочется упасть на землю и не шевелится, а только дышать, ртом жадно хватая воздух. Но останавливаться нельзя. Сзади настигает Стая.

  Я слышу, как трещат случайные ветки и сминается сухая трава под тяжелыми лапами. Судя по звуку, палачи уже прошли опушку и вырвались на открытый луг. Назад не оглядываюсь. Страшно.

  Мама с утра была встревожена. Несколько раз она выходила на холм за нашим домом, напряженно оглядывая окрестности. Отец, наконец, рыкнул, чтобы она занималась хозяйством, и занял ее место на вершине холма. Он тоже предчувствовал беду.

  Стая появилась в полдень со стороны реки. Палачи знали, что ночью нас не взять. Они шли клином. Впереди, опережая всех, огромными прыжками летел вожак. Широкогрудый и мускулистый он был неотвратимо уверен в победе. За спинами палачей на черной лошади скакал Хозяин Стаи.

  Бегу. Впереди маняще колышутся кроны ближайших деревьев. За ними - Лес. Он обещает прохладу и спасение. Там я смогу оторваться от палачей и спрятаться. Но пока нужно бежать. Стая все ближе.

  Впереди трухлявое бревно. Прыгаю. Сбиваюсь с шага. И снова бегу. Жгу последние силы. Я не хочу умирать.

  Наш дом находился в буковой роще, отделенной от Леса широким лугом. Справа от рощи раскинулось холодное чистое озеро. Влево уходила гряда холмов, постепенно мельчая и сливаясь со степью. Мать всегда ворчала, что место небезопасно и лучше переселиться в густую чащу. Мама, ты, как обычно, права. Отец всегда отвечал, что здесь жили предки, и он скорее умрет, чем сбежит, поджав хвост. Папа, ты тоже прав.

  Отец погиб на пороге нашего дома. Он хотел схлестнуться с вожаком один на один, давая нам с мамой время достичь Леса. Но Стая не стала задерживаться. Палачи разом набросились на отца, разрывая тело на части. Честного боя ему не дали.

  Бегу. Солнце беспощадно жарит луг. Лес приближается медленно. Силы уходят как вода в песок. Зачем сыновья Адама преследуют нас? Почему они нас так ненавидят? Мы не резали их скот, не убивали их детей и не преследовали их женщин. Отец рассказывал, что на Севере наше племя здорово поцапалось с сыновьями Адама. Но мы же помним древний закон: "Lupus homini homo est". Пусть оставят в покое нашу семью! Хотя уже нет никакой "нашей семьи". Остался только я.

  В боку иглами дикобраза колет усталость. До Леса еще далеко, но уже встречаются одинокие деревья. Хочется перевернуться, забраться наверх и сжаться комочком среди ветвей. Но у Хозяина Стаи к лошади приторочен страшный дальнобой... Нужно бежать.

  Мама пыталась увести палачей в сторону озера и подарить мне запас времени. Она настойчиво толкнула меня в сторону Леса. Я непонимающе заглянул в ставшие вдруг чужими глаза. Остаться совсем одному? Как? Почему? В этот момент со стороны дома раздался слитный рык Стаи и душераздирающий крик отца. Мама еще раз толкнула меня. Привычное родное лицо светится одухотворенной решимостью. Челюсти плотно сжаты, в глазах слезы. Мама, как же так? Почему все так получилось?

  Я уже выбежал из рощи в сторону Леса, когда услышал высокий тонкий крик, переходящий в визг. Далеко маме уйти не удалось. Первый порыв был вернуться и защитить, помочь, спасти. Я вспомнил про Хозяина Стаи с дальнобоем и побежал еще быстрее. Ради родителей. Я должен выжить.

  Бежать все труднее. Сердце пойманной синицей стучится в клетку ребер. Каждый шаг дается насилием над телом. Палачи совсем близко. Уже слышно дыхание вожака за спиной. Остальные растянулись цепью, пресекая возможность рвануть в сторону. Издалека доносится голос Хозяина Стаи.

  Всё. Сил больше нет. Страха больше нет. Надежды больше нет. Осталась только гордость. Не хочу, чтобы мне сломали шею, как трусливому зайцу. Смерть нужно встречать лицом к лицу. Вот широкое дерево, чтобы защитить спину, и ветка с острым надломом, чтобы пропороть брюхо прыгающему палачу. Мама, папа, простите, что не смог. Я вас люблю.

  Переворачиваюсь.

  На залитом солнцем лугу высится одинокий дуб. Когда-то здесь бушевал пожар, и деревья поменьше сгорели, отодвинув черту леса на сотни шагов. Но старый исполин выжил. Со временем раны от огня затянулись, и обугленные ветки дали жизнь новым листьям. Выгоревшая земля вокруг покрылась травой, и уже ничего не напоминает о случившемся.

  Под дубом, прислонившись спиной к жесткой коре, сжался мальчик. На вид не больше двенадцати, но взгляд затравленных серо-зеленых глаз исподлобья не даёт назвать его ребенком. Одежды на мальчике нет, и наготы своей он абсолютно не стесняется. Подростковая грудь бешено вздымается от долгого бега. Выставив перед собой ветку дуба, как пику, мальчик обреченно ждет нападения.

  Дерево взяли в кольцо двенадцать псов. Мощь и уверенность чувствуются в каждом движении. Собаки не лают, не бросаются на мальчика и даже не рычат. Они ждут.

  Приближающийся глухой стук копыт извещает о появлении хозяина своры. Белая ряса Ордена доминиканцев контрастирует с черным плащом и черной же лошадью. Монах движется собранно и уверенно, как идущая по следу ищейка. Он останавливает лошадь в десятке шагов от дуба и, одернув рясу, выпрыгивает из седла.

  Спешившись, монах нарочито медленно взводит арбалет и вкладывает в желоб оперенный болт. Губы привычно шепчут "Отче наш".

  Мальчик и монах встречаются на секунду взглядами. Ни мольбы, ни жалости. С последним "Аминь" доминиканец жмет на спусковой крючок.

  Выпущенная с десяти шагов стрела пробивает горло насквозь и выходит на длину ладони под затылком. Тело мальчика скручивает предсмертной агонией, и пальцы бессильно царапают равнодушную землю между корнями дуба. Секунда. Еще одна. И серо-зеленые глаза закрываются навсегда.

  Лучи солнца, проскользнувшие через густую крону, испуганно отражаются от испачканного в крови, но блестящего острия.

  Наконечник болта сделан не из дешевого железа или удобной для литья бронзы. Все стрелы для Большой Охоты