class="stanza">
Знал он, садясь на корабль, что жестокая ждет его Мойра,
Ибо не раз Полиид говорил ему, старец разумный,
Что или дома ему от ужасной болезни погибнуть,
Или упасть от троянской руки пред судами ахейцев.[58]
16. Разве не таковы гомеровские стихи? Или все это двусмысленный и опасный обман? Хочешь, я напомню тебе еще слова Зевса: не сказал ли он Эгисфу, что ему сужден долгий век, если он воздержится от прелюбодеяния и не поднимет руки на Агамемнона, а если пойдет на это — смерть не заставит себя ждать?
[59] Так и я частенько предсказывал: убьешь ближнего — будешь приговорен к смерти; не сделаешь этого — проживешь отлично
и не безвременно будешь настигнут кончиною смертной.[60]
Теперь видишь, как необдуманно, двусмысленно и беспочвенно все, что говорят поэты. Лучше выкинь это из головы, чтобы и тебя в небесной книге причислили к праведникам.
17. Критий: Я рад, что ты снова возвращаешься к тому же; скажи мне тогда, записываются ли на небесах деяния скифов?
Триефонт: Конечно, если среди них встретится порядочный человек.
Критий: Много же там наверху писцов, чтобы все заносить в книги!
Триефонт: Не святотатствуй и не хули бога истинного, слушай и поучайся от меня, чтобы жить вечно. Если уж бог шатром простер небо,
[61] воздвигнул на водах твердь, сотворил светила и призвал человека из небытия, — что, скажи на милость, невероятного в том, если записываются все людские дела? Ведь и от тебя, если ты заведешь свой дом, купишь рабов и рабынь, не укроется ни один их проступок. Тем более естественно, что бог, создатель всего, может следить за делами и помыслами каждого. А все твои боги, Критий, для здравомыслящих людей — просто детские игрушки.
18. Критий: Очень хорошо сказано! Благодаря тебе я испытал превращение, прямо противоположное ниобиному: из каменной глыбы снова стал человеком и готов поклясться этим богом, что с тобой от моих слов ровно ничего не стрясется.
Триефонт: Скажи, меня ты любишь, да?
[62] Смотри, Критий, только не обмани!..
... Мне тот человек ненавистен,
Кто в своих мыслях скрывает одно, говорит же другое.[63]
Но пора уже, выложи, наконец, те чудеса, о которых ты наслышался, чтобы и я в свою очередь побелел, изменился до неузнаваемости, но не замер, как Ниоба, а, обратившись в соловья, оглашал цветущие луга плачевной песней о твоем странном злоключении.
Критий: Клянусь сыном божьим, это тебе не грозит!
Триефонт: Говори, силу слова заимствуй от духа, а я присяду,
...сохраняя молчанье
И ожидая, пока играть Эакид перестанет.[64]
19. Критий: Так вот, иду я по улице за кое-какими покупками и вижу большую толпу; все шепчут на ухо соседу и прямо приникают друг к другу губами. Я стал беспокойно озираться и, приложив к глазам руку, внимательно вглядываться, нет ли здесь кого из друзей. На счастье мне попадается Кратон, давнишний мой друг и товарищ по пирушкам.
Триефонт: Знаю, ты говоришь о сборщике недоимок. Что же, однако, дальше?
20. Критий: Я расталкиваю всех локтями, протискиваюсь вперед и, поздоровавшись, подхожу к Кратону. Тут один гниющий старикашка по имени Харикеп, у которого всегда варится что-то в носу, стал тихонько покашливать и понемногу отхаркивать (а нутро у него чернее смерти), а потом замогильным голосом заговорил: «Он, как я уже сказал, простит не взысканные сборщиками недоимки, вернет кредиторам долги, заплатит квартирную плату и все налоги и примет предсказателей, не измеряя их искусства».
Этот человек нес и еще более отчаянный вздор, а стоявшие вокруг него люди сочувственно слушали и пленялись новизной его слов.
21. А другой, по имени Хлеохарм, в драном плащишке, босой и простоволосый, стуча зубами от холода, сказал: «Оборванец с гор, с остриженной головой, показал мне начертанное в театре иероглифами имя того, кто сделает это и самую улицу вымостит золотом». Я же, будучи знаком с Аристандром и Артемидором,
[65] заметил: «Эти сны для вас не к добру: твои, Харикен, долги, раз ты видел во сне уплату налогов, непременно возрастут, а Хлеохарм, ступавший по золоту, лишится последнего обола. Сдается мне, вы оба заснули у „Белой скалы“ в обители снов
[66] и перевидали несметное множество снов, хотя ночи теперь и короткие».
22. Все вокруг захохотали и прямо умирали со смеху от моей глупости. Тогда я спросил Кратона: «Неужто меня, говоря словами комедии, подвел нюх? Или может быть, я истолковал их сны вопреки учению Аристандра Тельмиского и Артемидора из Эфеса?» — «Довольно, Критий, — отвечает он. — Если ты умеешь молчать, я посвящу тебя, и ты узнаешь то, чему скоро суждено свершиться. Все, что сказали эти люди, — не сны, а чистая правда, и в месяце месори
[67] все сбудется». От слов Кратона и странных мыслей этой толпы кровь ударила мне в голову, и я собрался уже уходить, в ярости браня Кратона. Тут какой-то человек, взглянув на меня со свирепостью титана,
[68] очевидно, по наущению и подстрекательству того треклятого старикашки, схватил меня за край плаща и потянул назад слушать словопрения.
23. Речи тянулись бесконечно. В результате я, бедняга, поддался на уговоры Кратона прийти в несчастный день на сборище этих обманщиков — ведь он утверждал, что сам принял все посвящения. И вот мы минуем железные ворота и медные пороги,
[69] взбираемся по бесконечным лестницам и наконец оказываемся в золоченом покое, похожем на чертог гомеровского Менелая.
[70] Я принялся все жадно разглядывать, как некогда итакийский отрок,
[71] но не Елена, клянусь Зевсом, предстала мне, а какие-то вперившие глаза в землю бледнолицые люди.
[72] Наш приход их обрадовал, они поднялись навстречу и стали расспрашивать, нет ли дурных новостей. Я понял, что они жаждут услышать наихудшее и упиваются несчастиями, как Эринии
[73] в трагедии. Сбившись в кучку, они пошептались между собой, а потом обратились ко мне с вопросом:
Кто ты такой, человек, кто отец твой, откуда ты родом?[74]
С виду ты как будто человек порядочный. Я в ответ: «Теперь, как я погляжу, порядочных людей везде немного. Зовут меня Критием, а родина у нас с вами одна».
24. Тогда эти парящие в небесах мужи спрашивают: «Что делается в городе и вообще на свете?». Я говорю: «Все прекрасно и будет еще лучше». Они в знак несогласия поднимают брови: «Неправда, город бременеет бедами». Я тогда начинаю говорить напыщенно, как они: «Вы, вознесшиеся на небеса и словно с высот зорко взирающие на все, мудро прозрели и это. Ну, а как дела в высях? Затмится ли солнце, очутится ли луна между ним и землей? Станет ли Марс под