- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (43) »
поэта весьма способствовало основательное знакомство с русской, украинской, западноевропейской классической литературой, а также — впоследствии — постоянное общение с представителями многонациональной советской литературы.
Печататься Гофштейн начал в еврейской прессе после февральской революции, первая книга его, за которой последовал ряд других, появилась только в 1919 году.
Но Давид Гофштейн был советским поэтом, советским литератором не только по признаку времени, в которое протекала его деятельность. Он, как настоящий большой художник, отражал нашу советскую действительность во всем ее многообразии. И если ряд его стихов, особенно первых лет, посвящен печальному и тяжкому прошлому родного народа, то впоследствии все больше и больше занимает место в его творчестве тема современности, тема социалистического строительства, тема дружбы народов, тема Октября, тема великих побед советского народа.
Критика не раз отмечала, что Гофштейн был большим мастером формы, сочетавшим классические традиции со смелым новаторством. Это так, конечно. Гофштейн был неистощимо изобретателен в строфике, в ритмике, в рифмовке, его эпитеты, метафоры, сравнения поражают своей меткостью, а подчас и неожиданностью. Но главное не в этом. Главное в том, что Давид Гофштейи, как подлинно большой поэт, смотрел на мир своими глазами, что он имел свой голос, что он умел по-своему повернуть ту или иную лирическую тему, что он умел, взяв самый обыкновенный предмет, вдруг осветить его неожиданным светом (крохотное стихотворение «Яблоко» или еще меньшее по размеру — «Щепочка»). Он с проникновенной нежностью любил природу — и с восторгом смотрел на величественные здания современного города («Город», «Дождь»). Он был настоящий поэт-мыслитель, у которого самые незначительные, казалось бы, явления жизни вызывали широчайшие и иногда очень смелые ассоциации и обобщения. И основное — он любил человека, любил народ, любил человечество.
Таким он вошел в наши сердца. Хочется верить, что таким же войдет он в сердца читателей младшего поколения, для которых, по трагическим обстоятельствам последних лет жизни Давида Гофштейна, творчество замечательного еврейского поэта было закрытой книгой.
………………
………………
Максим Рыльский
Первые восхищения 1911—1912
«Коль просторов ты служитель…» Пер. Н. Леонтьев
Коль просторов ты служитель, —
Близ путей-дорог держись:
Свой очаг, свою обитель
Будешь ты менять всю жизнь.
Служишь времени — не надо
Торопить награды срок:
Вдруг, взамен венца, награда —
Лишь обычнейший венок!..
«В чердачных окнах зайчики резвятся…» Пер. Н. Леонтьев
В чердачных окнах зайчики резвятся,
Осколки солнца тают на глазах,
Сугробы листьев в парке золотятся, —
Стою и не могу налюбоваться.
Стою, как на часах,
И жду, когда последний лист,
Послушный силе притяженья,
Сорвется вниз
В последнем трепетном движеньи.
Компас Пер. Н. Ушаков
И ночь, и звезды без конца, без краю…
Во всем знакомом тайну открываю.
Коробка круглая меня манит,
И стрелка в ней железная — магнит —
Трепещет на иголке, и томится,
И под стеклянной крышкою стремится
К звезде полярной в голубую тьму…
Но почему?
Но почему?
Первобытное Пер. А. Старостин
И опять я в лесу,
В первобытном краю,
Снова в светлом кругу
Первых радостей детских.
Дай мне руку твою,
Я прижмусь к ней лицом,
Сладкий запах впивать…
Только платье твое,
И все складки его
Ранят душу мою беспощадно.
Отгони же ее,
Эту злую пчелу,
Что жужжит, пробуждая
Задремавший мой разум.
Кто там злобно грозит?
Кто навстречу бежит?
Я за ним погонюсь,
С ним схвачусь,
Я ударю рукою железной —
Пусть, хромая, уйдет,
Пусть он весть разнесет,
Что сражаться со мной бесполезно.
О-го-го!
И опять я в лесу,
Мне покойно, легко…
В комнате Пер. А. Старостин
Поток неясной, сумеречной мглы
Всю комнату безмолвно затопляет,
Он скрадывает острые углы
И лишь полоски блеска оставляет.
Но, в сумрак погруженный, верю я,
Что в этой полутьме откроется оконце,
Раздернется тумана кисея
И яблоком огня зардеет солнце.
Мой пес Пер. А. Старостин
В ярмо отчаянья немого запряжен,
Блужданьем долгим утомлен,
Он плелся по дороге пыльной,
И сердце детское мое к нему тянулось
в жалости бессильной.
Я крикнул «на» — и вот со мною он.
Шерсть желтая и белые большие пятна,
Сияет преданность в больших глазах,
На мать взглянул он, а она: «Что ж,
гнать обратно?»
Рукой махнула: — Пусть останется в сенях.
Я знал — у пса когда-то был хозяин.
Пес неотступно следовал за ним,
Хозяин кличку дал ему — бог весть когда,
И пес теперь бродил, угрюм и неприкаян,
Прислушиваясь лишь к шагам моим…
Я тщетно звал его, отыскивая клички,
Он грустно слушал их и жалобно скулил.
Я изобрел свою, она вошла в привычку,
И он играл со мной, моим друзьям служил.
Как молод я! Мир — мой! Я не робею,
К тому ж и пес — какой хороший пес!
Но только я сильнее с каждым годом,
А ноги пса — слабее и слабее,
Он дальним не прельщается походом,
Покоя ищет и тепла в мороз.
Была весна, и теплые рассветы
Поили влагой голые поля,
А в черном рву, цветеньем не задетом,
Лежал он
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (43) »