можно говорить о выписке.

Дурная кровь сошла с лица императора. Несколько разгладились морщины на лбу, придававшие ему особенно грозное выражение лица, на котором сейчас просматривались нотки удивления. Если с его дочерью все в порядке, то тогда, какого черта, его в полночь с такой срочностью вызвали сюда?! Видимо, этот вопрос так ясно читался на его лице, что врач поспешно продолжил:

— …Э… э… Нас беспокоит больше не физическое здоровье цесаревны… Э…, Ваше императорское Величество… Вызывает обеспокоенность ее психологическое состояние, — мялся медик, то заливаясь краской, то, наоборот, покрываясь смертельной бледностью.

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы видеть, что врач очень тщательно подбирает слова. Последнее у императора всегда вызывало особое неудовольствие. Нежелающие или не умеющие с ним говорить прямо и по существу, вообще, старались не попадаться к нему на глаза, зная о такой особенности правителя.

— Что ты хочешь этим сказать? — медленно, чеканя каждое слово, спросил император, чувствуя, как внутри него закипает бешенство.

— Э… Понимаете… Случилось такое дело, — вновь залепетал главный врач, почему-то никак не переходящий к делу. — Вчера, Ее Высочество… ваша дочь… совершенно случайно посмотрела последние новости… Совершенно случайно, Ваше Величество. Дверь в палату была приоткрыта и с поста дежурной сестры был виден кусочек экрана визора…. Никто даже не думал, что цесаревна уже могла вставать…

Не выдержав, император так рыкнул на него, что тот от страха даже присел. Не дай Бог, еще и обмочился. Однако, такое внушение оказало на медика весьма разительное действие. Тот мгновенно обрел и краткость, и ясный слог, сумев в двух — трех словах рассказать, что случилось с княжной Анной.

Оказалось, цесаревна сумела посмотреть последние новости, которые, совершенно естественно, были полностью посвящено теракту в гимназии и ей, как одному из главных действующих и пострадавших лиц. Однако, в невероятное возбуждение ее привело не это, а другое. Разобрав «по косточками» официальные сообщения о состоянии самой Анны, репортеры принялись во всех подробностях смаковать второе действующее лицо — Алексея Бельского. В новостях история парня была представлена в особенно ярких романтичных красках. Мол, несчастный влюбленный в принцессу мальчишка незнатного дворянского рода не чаял и не гадал, что ему представиться шанс доказать свою любовь. Почувствовав каким-то невероятным образом опасность (конечно же, ему подсказала это Любовь, совершенно ясно отмечали репортеры) для объекта своего поклонения, он, ничуть не раздумывая, бросился на террориста. Правда, сами подробности этого броска грамотно опускались. На первый план всякий раз выставлялись храбрые и самоотверженные действия «влюбленного» подростка, который решил отдать жизнь за свою любовь. Без всяких колебаний он закрыл своим телом княжну. Многочисленные эксперты с умным видом вещали, что парень шел на неминуемую смерть. Так мог поступить только тот, кто был по настоящему влюблен.

Услышав это, император поморщился. Он уже был в курсе «романтик»-истори, которую стали развивать некоторые крупные информагенства. Как бы его это не злило, но ничего с ним поделать не мог. Оба холдинга, принадлежавшие нескольким крупным боярским семьям, официально ничего предосудительного не делали. Императосркие стряпчие буквально под микроскопом изучили каждую из уже вышедших передач, но так и не обнаружили, за что там можно было зацепиться. Все было корректно, допустимо и оформлялось, как одна из возможных версий. Естественно, репортеры при этом делали настолько многозначительные лица, что даже у самого сомневающегося и не доверяющего СМИ человека возникало ощущение правды. Наконец, не надо забывать, что «романтик»-истори весьма хорошо подается. По первым данным, рейтинги указанных передач уже взлетели на сотню пунктов и продолжали расти. Владельцы каналов радостно потирали руки, подсчитывая увеличение прибылей. Императору уже докладывали, что в медиахолдингах уже бытовала идея предложить Бельскому написать обо всем этом книгу. Это стало бы самой настоящей сенсацией!

— …В конце она услышала, что Бельский сильно пострадал. Вроде бы даже находился при смерти, — продолжал рассказывать главный врач, съеживаясь под многообещающим взглядом императора все больше и больше. — Последней каплей стало известие о том, что на машину спасательной службы было совершенно нападение…

Раздался громкий скрежет зубов. Император был уже чернее тучи, прекрасно понимая, что могла подумать его дочь. В такой ситуации даже бесчувственный чурбан бы стал тревожиться за судьбу этого мальчишки. Анна же очень переживательная особа. Вся в мать. Та тоже все очень близко к сердцу принимает. Один только Бог знает, что Анна теперь могла себе нафантазировать.

— Умолкни, — вдруг прервал его император. — Приготовь что-нибудь успокоительное и хорошего психолого. Желательно женщину по старше и по опытнее. Пусть ждет моего сигнала. Я с ней сейчас поговорю…

Он знал, что сейчас Анну бесполезно уговаривать и в чем-то убеждать. Было уже нечто такое. В этот момент ей нужно было прямо рассказать все, что случилось. Надо показать ей, что ситуация находится под полным контролем и в самое ближайшее время полностью разрешится. Она должна быть полностью уверена, что этот чертов Бельский будет вот-вот найден в целости и сохранности. Еще куда-нибудь, к черту, выкинуть все визоры и коммуникаторы персонала в этом госпитале. Может, вообще, вырубить здесь связь? Поставить подавитель сигнала пока Анна не поправиться?

— Нельзя. Догадается все равно, — почти сразу же отбросил он такой вариант, подходя к палате дочери. — Начнем с правды, а там посмотрим…

Перед заблокированной дверью уже стоял главный врач и предупредительно прикладывал карту доступа к магнитному замку. Дверь ушла в сторону и, шагнувший внутрь, император оказался в просторной светлой палате. У самого окна стояла дочь и буравила его недовольным взглядом. Чувствовалось, что разговор им предстоял весьма тяжелый.

— Что с ним? — прямо в лоб прилетел ему вопрос. — Только не говори мне, что с ним все хорошо.

С тяжелым вздохом отец присел на стул, что я стоял рядом с кроватью. Дело было еще хуже, чем он ожидал. Девица, похоже, себе напридумывала такого, что можно было до морковкиного заговенья разгребать. При этом еще гарантии не было, что удастся все это разгрести. Все на ее лице и позе читалось. Личико раскраснелось. Глаза красные, рыдала, скорее всего, в подушку, чтобы никто не слышал и ее слез не видел. Вон и подушка чуть мокрая.

Он