- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
М. Горький
Как сложили песню
Вот как две женщины сложили песню, под грустный звон колоколов монастыря, летним днем. Это было в тихой улице Арзамаса, пред вечерней, на лавочке у ворот дома, в котором я жил. Город дремал в жаркой тишине июньских будней. Я, сидя у окна с книгой в руках, слушал, как моя кухарка, дородная рябая Устинья, тихонько беседует с горничной моего шабра, земского начальника. — А еще чего пишут? — выспрашивает она мужским, но очень гибким голосом. — Да ничего еще-то, — задумчиво и тихонько отвечает горничная, худенькая девица, с темным лицом и маленькими испуганно-неподвижными глазами. — Значит, — получи поклоны да пришли деньжонок, — так ли? — Вот… — А кто как живет, — сама догадайся… эхе-хе… В пруду, за садом нашей улицы, квакают лягушки странно-стеклянным звуком; назойливо плещется в жаркой тишине звон колоколов; где-то на задворках всхрапывает пила, а кажется, что это храпит, уснув и задыхаясь зноем, старый дом соседа. — Родные, — грустно и сердито говорит Устинья, — а отойди от них на три версты — и нет тебя, и отломилась, как сучок! Я тоже, когда первый год в городе жила, неутешно тосковала. Будто не вся живешь — не вся вместе — а половина души в деревне осталась, и всё думается день-ночь: как там, что там?.. Ее слова словно вторят звону колоколов, как будто она нарочно говорит в тон им. Горничная, держась за острые свои колени, покачивает головою в белом платке и, закусив губы, печально прислушивается к чему-то. Густой голос Устиньи звучит насмешливо и сердито, звучит мягко и печально. — Бывало — глохнешь, слепнешь в злой тоске по своей-то стороне; а у меня и нет никого там: батюшка в пожаре сгорел пьяный, дядя — холерой помер, были братья, — один в солдатах остался, ундером сделали, другой — каменщик, в Бойгороде живет. Всех будто половодьем смыло с земли… Склоняясь к западу, в мутном небе висит на золотых лучах красноватое солнце. Тихий голос женщины, медный плеск колоколов и стеклянное кваканье лягушек — все звуки, которыми жив город в эти минуты. Звуки плывут низко над землею, точно ласточки перед дождем. Над ними, вокруг их — тишина, поглощающая всё, как смерть. Рождается нелепое сравнение: точно город посажен в большую бутылку, лежащую на боку, заткнутую огненной пробкой, кто-то лениво, тихонько бьет извне по ее нагретому стеклу. Вдруг Устинья говорит бойко, но деловито: — Ну-ко-сь, Машутка, подсказывай… — Чего это? — Песню сложим… И, шумно вздохнув, Устинья скороговоркой запевает:— Эх, да белым днем, при ясном солнышко,
Светлой ноченькой, при месяце…
— Беспокойно мне, девице молодой…
— Все тоскою сердце мается…
— Ой, да не зимою вьюги лютые,
Не весною ручьи веселые…
— Не доносят со родной стороны
Сердцу весточку утешную…
— Жаворонок над полями поет,
Васильки-цветы в полях зацвели,—
— Поглядеть бы на родные-то поля!
— Погулять бы с милым другом по лесам!..
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »