был уже достаточно большим, чтобы понимать — мы и так не бедствуем, так как папа профессор одного из ведущих университетов и написал пользовавшуюся успехом книгу о Гражданской войне; поэтому в список я вносил те вещи, купить которые можно только выиграв в лотерею.

Он начинался вполне предсказуемо — с обычных компьютерных игр и того, что нужно для занятий живописью, например красок, маркеров, цветных карандашей, а замыкал все мольберт. Однако по мере того как мои интересы распространялись и на другие области, список стал разрастаться. В него были добавлены три телевизора, потому что наш старый (купленный, по словам отца, еще при президенте Ричарде Никсоне) всем лицам придавал нездоровый зеленоватый оттенок. Я решил, один мы поставим в общей комнате, второй — в моей, а третий — в комнате папы. Ковырялка получит старый, потому что он еще слишком маленький и не понимает, что людские лица совсем не обязательно должны по цвету напоминать зеленый горошек. В список я включил и видеоплеер, поскольку был убежден: мы — последняя в Америке семья, у которой его нет, это я скрывал, как постыдную тайну. Потом добавил три новых велосипеда, один для Ковырялки и два горных для себя. Я посчитал, что мне нужны два велосипеда на случай, если один потеряется, будет украден или забыт в таком месте, откуда его трудно вернуть.

Затем добавил большую ферму в Висконсине. Когда мы ездили к тете Бесс в Милуоки, мы иногда заезжали пообедать в Грин Лейк, курортное местечко в часе езды на северо-запад. В этих поездках я наслаждался видом многочисленных ферм, с их ярко-красными амбарами и сверкающе-белыми силосными башнями, такими аккуратными и четко вычерченными на фоне чистого висконсинского неба. Особенно впечатлял меня размер ферм, их широко раскинувшиеся пространства, заворачивающиеся за край Земли. Я подумал, что и нам неплохо было бы иметь столько места. Я воображал себе, как буду скакать на лошадях и ловить рыбу в нашем озере, окруженном мирно пасущимися пятнистыми черно-белыми коровами и работниками, которым мы будем платить, не скупясь.

Затем я подумал о нашей машине, о старом «Бьюике», выкованном, как мне представлялось, еще рабами Древнего Египта. Он был таким старым, что даже отец, вместилище стольких дат и сведений о правлении разных президентов, не знал точной даты его рождения и говорил, что произошло это где-то между эпохами правления Форда и Картера. В моем списке его заменил сверкающий блеском спортивный красный «Джип», такой, как те, что стояли на подъездных дорожках стольких домов по соседству. Я представлял себе, как папа, я и Ковырялка, сидя в нем на кожаных сиденьях, носимся по улицам Уилтона, а он четко выполняет наши команды, и мы совершенно не заботимся о правилах дорожного движения.

Наконец, я внес в список новый дом. Наш старый двухэтажный, в колониальном стиле, явно нуждался в замене. Вода из душевых комнат наверху протекала сквозь кухонный потолок, а весной затапливало цокольный этаж, поэтому мы вынуждены были сворачивать и убирать ковры и другие ценные вещи, и размещать их на столах и диванах. Мебель у нас была респектабельной, но несколько поблекшей и пахла так, что напоминала мне о публичной библиотеке. На диване в гостиной были две дырки от проколов — Ковырялка посидел на нем с карандашом в кармане, а маленький круглый стол качался, и когда мы ели, наклонялся то туда, то сюда.

В нашем новом доме ничто не будет качаться. Он будет крепким и светлым, с большими окнами, через которые свет достигнет самого дальнего уголка. Моя спальня будет большой, со стеклянной крышей. Днем я буду чувствовать солнечное тепло, а по ночам — наблюдать за звездами через мощный телескоп, который с еле слышным гудением будет автоматически опускаться вниз из потайного отделения в потолке. Кровать у меня будет водяной. И хотя я никогда не лежал на такой кровати, а если честно, то никогда ее и не видел, все же в возможности спать на воде было столько экзотики, что эта идея меня захватила. Я также решил, что в комнате должен быть маленький холодильник, в котором будет храниться кока-кола и «севен-ап», и небольшой робот, чтобы подавать их мне, пока я буду, мягко покачиваясь на волнах своей кровати, исследовать неоткрытые и пока не имеющие названий галактики.

Я все добавлял и добавлял новые позиции, когда услышал приближавшиеся шаги.

— Тедди! — Это был папа, возникший в дверном проеме, как далекое созвездие. — Тедди, пожалуйста, найди брата. Мне не удалось нанять на сегодня приходящую няню, поэтому придется взять вас с собой. Нам надо кое-что сделать, — сказал он и исчез.

Несколько часов спустя на пресс-конференции, где нам вручили огромных размеров чек на сто девяносто миллионов долларов, женщина-репортер спросила папу, женат ли он.

— Да, некоторым образом. Я хочу сказать, что был женат, но жены уже нет с нами. Она умерла.

Репортеры в маленьком и жарком зальчике гостиницы в центре Чикаго отвели глаза и стали неловко переглядываться. Какой-то мужчина закатил глаза и покачал головой. Стоя на маленькой сцене за спиной отца, я видел, как он стал переминаться с ноги на ногу.

— Видите ли, я выбирал цифры. Я взял числа, связанные с ней, — продолжил он. — Я выбирал числа, которые всегда выбирала она. Вообще-то, это дата рождения моего старшего сына. Наверное, для нее это был очень счастливый день. — Казалось, отец говорит это скорее для себя, чем для репортеров. — В течение девяти лет она каждую неделю ставила на эти числа и… — Он остановился, как будто только теперь понял, что говорит вслух, и снова прокашлялся. Никто не произнес ни слова. Некоторые репортеры покашливали, но большинство что-то быстро писали в своих блокнотах. Внезапно вспыхнул свет от телевизионной камеры, и я крепко сжал руку Томми.

— Когда умерла ваша жена? — спросил репортер.

— Год назад. Сегодня исполняется год со дня ее смерти. Да, именно сегодня.

— Сейчас она на небе, — вставил Томми. — Она там, на небе, и теперь мы сможем заплатить, и она вернется к нам.

Все ошеломленно затихли и на мгновение перестали дышать. Мы стояли, и я почувствовал, как поднялась волна сочувствия к нам. Наша жизнь вдруг стала представлением для публики, этаким скорбным похоронным действом.

Папа среагировал не сразу. Он постоял, сгорбленный, с опущенными к пюпитру плечами, и на его лице не было никакого выражения, ни естественного, и наигранного. Затем он наконец отошел назад, взял Томми за другую руку и что-то пробормотал. Свет от камеры стал еще ярче. Какая-то женщина с карандашом и блокнотом промокнула глаза бумажным носовым платком.

Кто-то из репортеров спросил, как умерла моя мама. В этот