голову, и я увидел, что она у него почти совсем побелела.
— А я? — сказал он. — А моя жена?
Топорное лицо капитана дернулось.
— Простите меня, — с трудом выговорил он. — Ради бога, простите, я не подумал… Конечно, у нас и у вас — одна беда. И какая!..
Он увез Раймона в Марсель. Сказал, что боится за рассудок жены.
Наших мальчиков похоронили вчера, на сельском кладбище, рядом с домом Анриетт и Патоша. Из своих окон старики могут видеть оба холмика, сразу занесенные снегом. Было очень много народа — все ребята республики, все крестьяне Мулен Вьё. Из Марселя привезли живые красные гвоздики, и они легли на снег, как кресты на белых санитарных машинах. Клоди не отходит от сгорбленной, совсем потерянной Анриетт.
Когда все было кончено и мы уходили с кладбища, я услышал, как Клоди спросила:
— Можно, я побуду еще немного с вами, мама?
И Анриетт ответила:
— Всегда. Будь с нами всегда, девочка. Нам это так нужно…
Я должен уезжать. Мне уже дважды приходили телеграммы из Парижа, но…
