Игорь Шкляревский

Книга белых ночей и пустых горизонтов

1

*

Мою велюровую шляпу «комильфо» клевали капли и жевал телёнок, пока я сладко спал на сеновале.

— Ничего! Я куплю себе точно такую же новую и заодно помолодею, — сказал я отражению в помятой шляпе, но не тут-то было.

Магазин «Головные уборы» проплыл как планетарий без Сатурна, и я продолжил поиски, увёртываясь от бейсболок.

В Завидове на фабрике велюровых изделий мне сказали:

— Вчерашний день. Таких уже не делаем.

Так я и сам — вчерашний с этой шляпой.

Стихи записываю ручкой на бумаге, и в предпочтениях я устарел.

Люблю напиться чая и мечтать под перестук колёс в уютном поезде с озёрами в окне и расписаниями северного направления.

Перед дорогой мы присели и молчим.

Коробки, сумки, спиннинги — уже в машине. Я выключаю радио, Марухин гасит свет, но я включаю радио и выключаю.

Включаю-выключаю, включаю-выключаю.

— Опаздываем, — говорит Олег.

Марухин сморит на часы, но я опять включаю радио и выключаю…

Переключил программу и поймал прогноз погоды.

— Низкая облачность. Дожди.

Я выключаю радио!

Промчались на зелёный свет. Успели. Курим в тамбуре.

— Вы думаете, я рехнулся?

Это они сошли с ума. На хорошем слове радио уже не выключишь…

Вздох облегчения.

— А мы подумали…

Иду в купе и освежаю пересохший рот.

Из коридора видно, как Марухин, жестикулируя, включает и переключает воображаемое радио.

Олег смеётся, стряхивая слёзы.

Весёлый — возвращаюсь в тамбур.

— На каком же слове мы уехали?

— Дожди.

— Хорошее слово, грибное. Я люблю паутину дождей, запах мокрой коры, чуть не сказал — родства и возвращения…

— Дождик в дорогу — добрая примета.

А вот и он!

По чёрному стеклу с наклоном побежали капли.

Скорый «Арктика» в 0.35 отправился на Север.

*

В окне — река, и на берёзах — свежие царапины — от ледохода.

Перед мостом наш поезд замедляет ход. Разъезд… У стрелочницы за щекой — конфета. Резиновые сапоги блестят.

Солнце светит в купе.

Олег заваривает чай и говорит:

— Сегодня ночи уже не будет.

*

Карелия — вся вертикальная! Озёра, острова, заливы и перевёрнутые в них леса.

Вода — по обе стороны вагона.

Пейзажи Севера несовместимы с увлекательным романом.

Идеальная книга в дороге — словарь или справочник.

На этот раз я взял определитель «Травянистые растения СССР», написанный казённым языком.

«Черника — важный пищевой продукт».

«Клюква — полезный пищевой продукт».

«Земляника — ценный пищевой продукт».

«Княже́ника (поляника, мамура) — очень ценный пищевой продукт». Единственная ягода, которую назвали очень ценной.

Но почему такая честь оказана княже́нике?

За тридцать лет скитаний по лесам ни разу я не подержал её во рту.

В чём же её таинственная ценность?

Название ведь не случайное — княже́ника.

Растёт на Русском Севере по краю леса. (Вот почему она же и «поляника»). Имеет слабый запах ананаса.

Княже́ника-поляника-мамура, не миф и не легенда, издание академическое, но я не академик с запретами на миражи.

Дверь в соседнем купе приоткрыта.

— Сколько вам лет?

— Восемьсот пятьдесят, а вам?

— Шестьсот пятнадцать.

— На вид вам не больше трёхсот.

— И вам на вид не больше пятисот.

Я заглянул в соседнее купе. Два пассажира замолчали.

Марухин и Олег курили в тамбуре.

— У нас соседи очень странные.

— Вагон пустой…

— Покурим и проверим.

Идём в своё купе.

В соседнем — пусто. Возможно, это был мираж, причуда белой ночи и бессонницы. Их не было, но слабый запах ананаса витал в пустом купе.

Замечу заодно, что восемьдесят лет и восемьсот — одно и то же, когда они пройдут.

*

В открытом тамбуре свежо от сквозняка и проводница съёжилась…

— Сегежа!

Пустой перрон. Старуха продаёт горячую картошку.

Последняя граница робкого тепла вдоль Сортавалы.

В болотистых лесах звучат далёкие аккордеоны…

— Журавли, — сказала проводница, закрывая дверь.

Дальше пойдут озёра холодней, вода прозрачней.

На станциях светло в двенадцать ночи. Амбарный, Лоухи, Чупа…

Отсутствие людей при свете солнца. Неясное напоминание о том, что это было, но не было кому запомнить.

*

В инспекции рыбоохраны Умбы стоял резиновый сапог с черёмухой.

Пока я оформлял лицензии, Олег сфотографировал его, как подтверждение, что ваза есть даже там, где её нет, но человек не видит то, что видит.

Заехали во двор унылого пятиэтажного строения без лифта. Иван живёт на пятом этаже. Мы поднялись к нему, навьюченные рюкзаками, с передышкой.

Вместе с нами на пятый этаж поднималась старуха.

— Альпинистка, — заметил Иван.

Белая ночь, бессонница и это слово — лишили сил. Я стоял и смеялся, держась за перила. И старуха смеялась, считая ступени.

*

Летняя сёмга в Умбу не пришла.

Такие паузы случаются не только у лососей.

В садах от яблок отдыхают яблони, и огурцы прогуливают лето. Об этих паузах толкуют пассажиры пригородных поездов, возвращаясь с базара домой.

То одно, то другое устаёт; где через два, а где через четыре года, накапливая силы.

В Умбе стояло судно ихтиологов.

Олег узнал — сёмга вошла в Кулой и по Кулою в Сояну.

Устроились на палубе. На следующий день дошли до Соловков.

Белая ночь не помогла найти на ледниковом валуне автограф Дмитрия Сергеевича Лихачёва, оставленный зубилом: — Ли́ха!

Утром пришли в Архангельск.

Чистые доски деревянного причала. Чёткие — тень и свет, как на гравюрах Рокуэлла Кента в романе «Моби Дик».

В устье Двины — аэродром для самолётов местного значения.

Переплыли на остров. Взлетели…