— Со шведом воюет.

Неподалёку скрипели дощатые наклонные мостки. По ним рабочие везли в тачках измельчённую руду наверх, засыпали в домну. Слой угля, слой руды, затем снова уголь. И так на всю высоту печи. Будто пирог слоёный. После закроют печь, огромными мехами станут накачивать в неё воздух, чтобы уголь жарче горел, и через много часов по каменным желобам потечёт из домны жидкий чугун.

А в особых кричных горнах выплавят из чугуна железо. Потом раскалённый докрасна слиток — крицу положат под кузнечный молот. Сеются вокруг слепящие брызги. Нестерпимым жаром пышет в лицо.

Мастеровые здесь носят войлочные шляпы с широкими полями — катанки. Они сберегают глаза от искр. Пропитанная соляным раствором рубаха и кожаный фартук-запон защищают тело. На руках суконные рукавицы, с ладони подшитые кожей. А ноги обуты в огнестойкие лапти, плетённые не из лыка, а из конопляных жгутов.

Тяжела, страшна огненная работа!

Гудит, полыхает пламя в печах и горнах, стучат молоты.

Выделывают на демидовских заводах железо кубовое — толстое и листовое, крестьянские косы и наконечники для сох, обручи, цепи, конские подковы, гвозди, крюки дверные и воротные, мотыги, топоры, тазы, чугуны, салотопенные котлы, якоря четырёхрогие и двурогие, печные заслонки, капканы волчьи и лисьи и множество других нужных вещей.

С каждым годом богатеет Акинфий Никитич, отправляет караваны и обозы с товаром в Казань, в Нижний Новгород, в Москву и Петербург. Даже англичане и голландцы покупают демидовское железо.

За ужином, отведав золотистой стерляжьей ухи и жареной лосятины, Татищев спросил у хозяина, почему на его заводах не все домны пущены.

— Совсем обеднел, — вздохнул Демидов. — Нечем работникам платить.

Но Татищев понимал: хитрит Акинфий Никитич, боится, как бы чугун и железо в цене не упали. Вот и плавит металл в полсилы.

— Малые ребятишки у тебя руду толкут, — продолжал Татищев. — Надо бы для них школу открыть, грамоте и цифири учить.

На эти слова хозяин лишь рукой махнул: ни к чему, мол. А гость опять спрашивает:

— Если мастеровой на работе увечье получит, ты ему деньги заплатишь или нет?

Помрачнел Акинфий Никитич, взъерошил окладистую купеческую бороду.

— Странны мне, капитан, такие вопросы. То всё моё дело, а не твоё!

Но и Татищев глядит исподлобья, с угрозой.

— Не прогневайся, купец, но заводы твои на российской земле построены. И придётся к ним надёжного человека приставить. Будет он смотреть, чтобы ты казну не обманывал и работных людей не обижал.

А на другое утро одинокий всадник простучал копытами по мосту через Нейву и скрылся вдали, за холмами.

Догадлив был Акинфий Никитич, быстро настрочил донос в Петербург: дескать, Василий Татищев простой люд смущает и заводчиков притесняет.

Но в кафтане у демидовского гонца ещё одно письмецо зашито. В нём немалые деньги обещаны столичным покровителям, если помогут отозвать с Урала дотошного и неподкупного артиллерии капитана Василия Татищева.

ГОРОД НА РЕКЕ ИСЕТЬ

Ох и опечалился же Татищев, приехав на казённый Алапаевский завод: иссякают запасы руды. Только одна домна работает, да и та еле-еле.

Что делать?

Возить сюда руду с речки Исети, где нашли недавно богатое месторождение? Или лучше там построить новый завод?

Собрал Татищев совет. Думали, толковали: и так нехорошо, и этак худо. Наконец поднялся со своего места заводской механик Селиван Долгих, родом из крестьян, и сказал:

— Ты, Василий Никитич, пожалей мужицкие головушки. Ведь возить мужикам руду, не перевозить. И по весне, когда пахать надо, и осенью, когда урожай убирать. А как же крестьянину без лошади?

И решил Татищев ставить завод на Исети.

Место удобное, к тому же поблизости, в горах, добывают горновой камень, идущий на доменные печи. Такой камень выдерживает самый сильный жар, не крошится и не лопается. И леса кругом нетронутые, можно уголь жечь. А то под Алапаевском лес весь вырубили, реки мелеют.

В 1723 году пришли на Исеть крестьяне-строители. Они сложили домны и кричные горны, возвели амбары для руды и провианта, дома для служителей, мастеровых и солдат. Все строения обнесли валом, на нём воздвигли палисад — укрепление из вкопанных в землю брёвен.

На углах палисада — бастионы, ночью запирает стража обитые железом тяжёлые ворота. Настоящая крепость: в длину 550 саженей, в ширину — 300.

В честь жены Петра I новый завод-город назвали Екатерининском, или Екатеринбургом.

Позднее стал Екатеринбург (ныне Свердловск) столицей всего горнозаводского Урала.

ЕГОШИХИНСКАЯ ПЛОТИНА

Опытные горщики доложили Татищеву, что добрую медь нашёл Прокофий Сталов.

И вот уже снова в седле неутомимый артиллерии капитан: выбирает место для будущего завода. Наконец выбор сделан — устье речки Егошихи при впадении её в Каму.

Летом 1723 года плоскодонные баржи, гружённые кирпичом, инструментом, хлебным и пороховым запасом, по Сылве и Чусовой из Кунгура двинулись в Каму.

На носу передней баржи сидел щуплый мужичок с топором за опояской — плотник Ефим Караваев.

Он вырос на реке Колве, близ города Чердыни, с детства видел вокруг себя горы и тайгу. А родители его, как тысячи других русских крестьян, бежали сюда от власти помещиков и царских воевод — искали вольную землю. Выжигали тайгу, пахали землю, промышляли охотой и рыбной ловлей, добывали соль и руду, били пушного зверя. По берегам рек вставали бревенчатые пятистенные избы, крепости, рубленные из кедровых стволов, и церкви, похожие на крепостные башни. С местными жителями, коми-пермяками, переселенцы жили в мире, учили их строить дома, пахать землю, огородничать, выпекать хлеб.

Отец Ефима был плотник, ставил по быстрым уральским речушкам плотины для водяных мельниц. А когда царь Пётр задумал основать город на Неве, вместе с другими прикамскими мастерами ушёл на строительство новой столицы. Ушёл — и не вернулся. Не выдержал непосильной работы. А сыну оставил в наследство своё ремесло. Много мельничных запруд построил Ефим Караваев, и одна из них попалась на глаза Татищеву. Подивился он мастерству уральского строителя, взял его к себе на казённую службу.

Теперь Ефим послан был строить плотину Егошихинского завода. Плотина — первое дело. Без плотины нет