пытается успокоить беснующееся сердце, до сих пор прижимается к нему, согреваясь, несмотря на то, что на них льет как из ведра. До сих пор сгорает со стыда за поведение своего жениха и за свое вранье, до сих пор перед глазами стоит этот прищур.

Вынести сейчас его прикосновения? В тишине этого номера? Все чувствовать, умолять держать себя в руках, быть не в состоянии пошевелиться? Её же парализует, уже парализовало… Она не может, нет!

Ксения застыла в кровати, ощущая, как её начало колотить, словно от озноба. Пальцы вцепились в край одеяла, дыхание перехватило. Судорожно втянула носом воздух, впуская в легкие спасительную, жизненно необходимую дозу кислорода.

Без вариантов. Тут без вариантов, Ксюша…

Осознание, что никуда ей сейчас не деться, что она в ловушке, что все её аргументы разобьются о его суровое: «Поболеть решили?», что она будет выглядеть смешно и крайне подозрительно, убеждая его отказаться от идеи всего-навсего растереть спину, просачивалось в мозг и там оседало.

«Вот, Ксюша, ты и попала.

Не ты ли еще несколько часов назад сожалела о том, что растирать будет не он, а Ваня? Не ты ли фантазию включила? А теперь, когда до дела дошло, паникуешь так, словно…

Две минуты как-нибудь продержишься. Нанесет мазь и всё на этом.

Губу закатай!»

***

«Нанесу мазь и всё на этом. Обойдемся без массажа»

Всем весом опершись на массивную раковину, вцепившись в её край с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Юра невидящим взглядом уставился на собственное отражение в зеркале. Всё плывет в каком-то густом, тягучем тумане. Зрачки расширились, почти полностью скрыв радужку. Такое с ним бывает в состоянии острого предвкушения: взгляд темнеет, дичает. Врач себя боится. И можно было бы всё свалить на тусклое освещение в ванной, но нет, себя он знает: ежу понятно, что эта реакция не к добру.

Стоит, всматривается в зеркало и уговаривает свое отражение держаться в границах разумного. Всё, что от него требуется – нанести разогревающий бальзам на кожу спины, поясницу, лопатки, предплечья, легко пройтись по шее, за ушами… Накрыть Ксению одеялом, приоткрыть окно, пуская в комнату свежий ночной воздух, и выйти за дверь. На все про всё – не больше трех минут. Будет смотреть в стену, на мистера белку, потолок изучать, пол, интерьер. Будет растирать с закрытыми глазами.

«Что хочешь, делай, но ты не сорвёшься!»

Всё, на что Юра надеется, что запах, ядреный запах мази будет удерживать его в этой реальности, сохранять сознание включенным. В голове вместо на здравую голову железно звучащих аргументов какая-то каша про этику, мораль, данное слово, про то, что он врач и его дело – лечить. Договор там у них с Львом какой-то, в памяти короткими вспышками всплывают обрывки их диалога. Федотов тогда к нему «свататься» пришел, убедил перед отъездом в Штаты семейным врачом месяцок поработать.

— Я надеюсь, ночевать в ее комнате мне не придется? Не хотелось бы.

— Если очень понадобится, переночуешь. Но только пальцем её тронь. Она мне хоть и приемная, но дороже родной. Найду и закопаю, даже не сомневайся. Усёк?

Нет, Федотова он не страшится. Себя – да.

В люксе тихо-тихо, так тихо, что становится еще страшнее, так тихо, что эти мысли в голове кажутся очень громкими. Сейчас как никогда он должен быть трезвым, а не пьяным ситуацией, но положение не спасает даже ледяная вода горстями в лицо.

«Ты не сорвешься…»

***

Трясущимися пальцами Ксения пытается справиться с верхней пуговицей своей шелковой пижамной рубашки. Тонкие, они не поддаются, не захватываются, выскальзывают, застревают в предназначенных для них дырочках. Раньше у нее с этой пижамой проблем не было никаких.

«Просто разотрет и уйдет…»

За девушкой, сидя столбиком на кокосовой скорлупе в своей клетке, с любопытством наблюдает сахарный поссум по кличке Мистер Дарси. Дверка всегда приоткрыта, чтобы зверек мог свободно выбираться на волю. Но сейчас ему и там хорошо. Словно чувствуя излишнее напряжение в воздухе, он юркнул внутрь, как только за врачом хлопнула дверь в ванную.

Стены кружатся, она поверить не может в то, что делает. Расстегивает пуговицы и проклинает себя за то, что не попросила его уйти, не нашлась, что возразить… Но кого она обманывает? Не смогла бы попросить, не пыталась найти аргументы, потому что, черт, хочет, чтобы он растер ей спину! Хочет вновь чувствовать прикосновение его ладоней, память о прошлом обжигает, и кожа в местах, где он касался ее полгода назад, начинает полыхать огнем.

Врач её не тронет – это ясно как день. У Юрия Сергеевича слишком высокие моральные принципы, по крайней мере, без пяти минут замужнюю девушку к измене подталкивать он уж точно не станет.

Но за себя она не ручается.

Ксении кажется, она что-то непоправимое совершит, даже почти в этом уверена. Кажется, в ней кончились все силы к сопротивлению, и она не сможет выдержать такое жестокое испытание на прочность собственной морали. Она не думает ни про Ваню, ни про отца, ни про отъезд, ни про свадьбу, до которой меньше двух недель. Всё это сейчас не имеет ни малейшего значения! От того, как перекручивает нутро, просто страшно. Он еще не вышел из ванной, а у нее уже кожа горит, всё везде горит, щеки горят, в голове пустота, под ногами нет опоры, а из легких выкачали кислород.

Прячется под одеяло, ложится на живот, запускает руки под подушку, изо всех сил сжимая ее пальцами; больно кусает губу, безуспешно пытаясь с собой совладать, привести себя в чувство.

Что будет через с ней минуту? Надолго ли её хватит? Хватит ли вообще хоть на сколько-нибудь?

Не знает.

В горле пересохло.

— Юрий Сергеевич, я готова.

***

Ксюша так и лежит, зажмурившись, вслушиваясь в приближающийся звук его шагов. Спустя несколько показавшихся вечностью мгновений чувствует вдруг, как под его весом просел матрас – Юра примостился где-то на самом краю, – как невесомо поднялся и был сдвинут в сторону поясницы край одеяла. Она должна была ощутить прохладу, но ощущает, словно ее бросили в пекло.

Пальцы аккуратно скользят за ухом, убирая гриву волос, оголяя шею, и вслед за ними Ксения невольно ведет головой. Прикосновение очень осторожно, практически эфемерно, такое нежное, будто он касается не состоящего из плоти и крови человека вовсе, а готового