Анастасия Муравьева Казус Недоселова

Лет пятнадцать тому назад с Недосёловым Валерием Ивановичем, бывшим барменом, а ныне водителем маршрутки, произошел прелюбопытнейший казус.

В те времена Валерий Иванович был потрепанным житейскими бурями мужчиной за сорок с ленинским прищуром и повадками шаромыжника. Лицо его портили красноватые подпалины, но отнюдь не дефекты внешности беспокоили отставного бармена, ныне шофера.

Будучи разведенным с третьей по счету женой, Валерий Иванович проживал у замужней сестры в блочном хрущевском строении, в тещиной комнате. Последнее обстоятельство особенно оскорбляло его мужское достоинство. Чтобы разместиться в комнате, ему каждый раз необходимо было собирать и разбирать раскладушку, а это Валерий Иванович, будучи от природы ленивым, делать не любил.

Стыдно сказать, но нажитые за всю жизнь вещи Валерия Ивановича помещались на упомянутой раскладушке, а именно пальто, остроносые ботинки, пара носков и джемпер. Впрочем, что я вру. Ряд крупногабаритных вещей можно было легко затолкать под раскладушку, но сестра Валерия Ивановича не разрешала этого делать, экономя квартирное пространство для беготни детей. Из прочего багажа у Валерия Ивановича имелась только спортивная сумка, которая, ввиду недостатка места, стояла на подоконнике. В сумке лежали тренировочные штаны с лампасами и связка ключей, на которой почему-то болтались одни брелки.

Словом, и сам образ жизни, и внешность, и род занятий располагали Валерия Ивановича к существованию беззаботному и легкому на подъем. Судьба, если можно так выразиться, решила все за него, подсунув брелки вместо ключей и не распахнув перед ним ни одной двери.

В тот памятный день Валерий Иванович ехал на метро не куда-нибудь, а в суд. Накануне он, находясь за рулем маршрутки, пересек двойную сплошную в запрещенном месте. Будучи при этом сильно навеселе, он схлестнулся с гаишниками, и вместо того, чтобы откупиться взяткой, затеял скандал. В результате Валерия Ивановича лишили водительских прав, а значит, и заработка на неопределенное время.

Протрезвев, Валерий Иванович, конечно, стал хлопотать об утрате, и даже сбегал трусцой на место происшествия, думая застать там оскорбленных постовых на их трухлявой мотоциклетке, но никого не нашел, и теперь ехал в суд, трезвый, скорбный и при последних деньгах.

Направляясь в суд, Валерий Иванович ни о чем другом не мог думать, кроме как о печальных последствиях своей глупости и гусарства, отвратительном неумении жить и пучине нищеты, в которую он ввергся на старости лет. И решил он, что жизнь такая, безусловно, никуда не годится.

На этой мысли Недосёлов Валерий Иванович, двигаясь в людской толкучке, ступил на эскалатор и зевнул во весь рот. Тут и произошло это пустяковое происшествие, а именно поток воздуха разметал прическу стоящей впереди девицы или дамы, у Валерия Ивановича не было настроения замечать подобные тонкости, и прядь волос залетела вихрем ему в рот. Валерий Иванович неожиданно клацнул зубами, мадам впереди взвизгнула от боли, и клок ее волос остался во рту Валерия Ивановича.

Мадам обернулась, а это была не кто иная, как Наталья Эдуардовна Щербацкая, та самая Тата, моя институтская подруга, которая уже упоминалась ранее. И фамилия у нее, между прочим, была как у княжон в романе Толстого, чем Тата, безусловно, гордилась, приплетая всякую чушь про дворянских родственников и свои аристократические болезни.

А дела у Натальи Эдуардовны были, представьте себе, еще хлеще, чем у Валерия Ивановича, ибо ехала она не откуда-нибудь, а из дурдома домой с тем, чтобы забрать кое-какие вещи и немедленно в означенный дурдом вернуться.

Сами понимаете, мысли ее не были о чем-то веселом, и никак не была склонна Наталья Эдуардовна расценить выходку Валерия Ивановича как забавный казус. А так как состояние ее душевного здоровья оставляло желать лучшего, Наталья Эдуардовна развернулась на эскалаторе и, мутным взором глядя на Валерия Ивановича, принялась громко орать, и голос ее многоэтажным эхом разносился по балюстрадам и вестибюлю метрополитена, который не зря называют подземным дворцом.

Валерий Иванович, будучи трижды разведенным мужчиной, выслушал ее вопли кротко, помог сойти с эскалатора и после недолгой борьбы под ручку довел до скамейки, где Наталья Эдуардовна, которой становилось хуже с каждой минутой, путано и сбивчиво поведала ему обстоятельства печального эпизода своей жизни.

Как и всякую жизнь, о жизни Таты можно рассказывать кратко и подробно. Я расскажу кратко, тем более, кое-что я о ней уже успела поведать раньше. В юности вела она жизнь богемную, и со многими известными у нас в Питере актерами и художниками успела если не переспать, то выпить водки в их дворницкой или кочегарке – точно. Но в отличие от них, Тата никакой особой известности не приобрела, хотя подавала большие надежды, она вдохновенно танцевала стриптиз и читала Шопенгауэра в подлиннике.

Вследствие этого в двадцать пять лет Тата сошла с ума и с тех пор ежегодно госпитализировалась в городские больницы с путаными диагнозами вроде реккурентной шизофрении или маниакальных состояний. Таким образом, на пороге тридцатилетия стояла наша Тата, продуваемая всеми ветрами, сумасшедшая, безработная и незамужняя.

По утрам она ездила в дурдом на курс инъекций слабо седативных, успокаивающих препаратов. Кроме того, пила горстями таблетки. И все это происходило под наблюдением престарелой медсестры, чье отвисшее декольте выглядывало из плохо запахнутого халата с оторванным хлястиком.

В силу плохого душевного состояния Тата только один раз обратила внимание на такую мелочь, а будучи действительно не в себе, не смогла провести аналогию, дескать, а не путает ли что-нибудь эта неряшливая медсестра, вкатывая мне укол за уколом?

Ибо, как выяснилось позже, медсестра путала. Сделав три или четыре инъекции, Тата стала замечать, что ей становится не лучше, а хуже, мысли путаются, есть не хочется, а в теле исчезла гибкость. Сначала Тата списала это на общую усталость и последствия недавней госпитализации, но когда в один из дней она не смогла сделать маникюр, Тата поехала к врачу разбираться.

В приемном покое дурдома по случаю понедельника было пусто. И лечащий врач приняла Тату без особой волокиты, только час заставила прождать рядом с фикусом, не дольше, пока они в отделении чай попьют.

А еще через десять минут, оправдывающаяся медсестра мычала что-то врачу за дверью, а в коридоре маялась изгнанная из кабинета Тата, которую не стали делать свидетелем врачебных разборок.

– Как они засуетились, – вспоминала Тата, злорадно щурясь. – Смотрю, завотделения по