знают, что на таких холодных скамейках даже летом сидеть нельзя, а сейчас и так холодно. Вот вы это понимаете и маленький стул с собой взяли, чтобы на холодном железе не сидеть. А они все, разве этого не знают? А у молодых ведь там… все отмерзнуть может. Ведь девушки потом… они ведь родить детей не смогут, и у парней… это самое… тоже не смогут. У нас с малых лет родители учат, на железо, на камни, если холодные, никогда ни садиться, ни ложиться нельзя. А здесь, у вас разве этому не учат? И кто эти скамейки железные здесь поставил… да они же… – узбек стал в уме подбирать подходящие слова, но видимо так и не вспомнил, как они звучат по-русски. Вместо этого он вновь стал приводить примеры.

– Все мы, которые с юга, все это понимаем и сами на холодное не сядем и детям своим не позволим. А тут, мать садится и детей рядом сажает. О себе не думает, хоть о детях подумай. Я вот что вас спросил, уважаемый. Меня здесь не послушают, а вы человек уже не молодой, местный… Скажите этим людям, что нельзя сидеть на таких скамейках, пусть о детях своих подумают…

Пожилой русский смотрел на узбека… теперь уже он смотрел на него с изумлением. Он не мог понять, что этому по всему бесправному гастеру вдруг стало жаль этих в основном недобро к нему настроенных русских, что ему не все равно на чем они сидят, что морозят свои задницы? Сначала он вроде что-то хотел ответить, но передумал. Вернее, одна фраза вертелась у него на языке. Когда узбек, не найдя слов как охарактеризовать тех, кто распорядился поставить эти скамейки, он сразу подыскал эти слова из «толщи» тоталитарного прошлого: вредители, враги народа. Но говорить это вслух он не стал, он вообще вдруг заспешил, встал, сложил свой переносной стульчик, уложил его в сумку и, наконец, сказал перейдя на «вы» и предельно вежливо:

– Извините, скоро моя электричка и мне пора идти, всех вам благ…

Пожилой поспешил вон из зала, а узбек растерянно смотрел ему в след. Да, он уходил, убегал от ответа… хотя до его электрички на самом деле оставалось не менее четверти часа и это время куда комфортнее было провести в хоть и плохо но все-таки отапливаемом зале ожидания, чем на промозглом ветру «гуляющим» по платформе. Он не хотел отвечать на этот естественный и весьма важный для южного человека вопрос, но совсем не существенный с позиции реалий русской ментальности. Ведь парой-тройкой предложений на него не ответить, пришлось бы объяснять столько всего, да и вряд ли бы узбек все это понял, и вовсе не от того, что он тупой или непонятливый. Просто, хоть он и родился, наверняка, еще в советские времена, но у его народа совсем иной генетический код, что и объясняет совершенно разные подходы к таким вроде бы простым понятиям как естественные человеческая потребность самосахронения.

Пожилой вышел на платформу и зябко ежась на ветру в полном одиночестве, поставил свою сумку возле столба и стал прохаживаться взад-вперед. Из головы не выходил тот самый вопрос, от которого он предпочел… бежать. «Да, если бы я как он попросил так вот начал бы там выступать типа, люди не сидите на этих железяках, вы рискуете все там себе застудить, в том числе и детородные органы… Да, меня бы в лучшем случае на смех подняли и посоветовали в дурдом обратиться. А то бы и морду набили, за то что людям мешаю отдыхать…». Далее мысли потекли сами собой, пожилой уже не замечал ни ветра, ни холода. «Все это понятно, у нас простой народ привык плохо жить, привык к наплевательскому отношению к себе начальства, чиновников. Так было всегда и в позапрошлом веке и в прошлом и в нынешнем, все эти борцы и революционеры ведь в конце-концов ничего не меняли, только сами на верх вылезали и оттуда так же на нижестоящих плевали, плюют и плевать будут. От отцов-дедов нам все это передалось и досталось, как и от нас нашим детям и внукам достанется. Но ведь они-то, южные, еще хуже нас живут и их начальство их так же, а то и сильнее презирает. Вон, какую жизнь им организовали, что они за тридевять земель вынуждены ехать в чужую холодную страну, чтобы заработать на кусок хлеба. И при всем при том у них сохранился инстинкт национального самосохронения, они прежде всего о потомстве думают, что видно даже из этой мелочи: они лучше лишний раз помучаются, но задницу ни за что студить не будут. Ведь, действительно им это с малых лет всем внушают: как бы ты плохо не жил, но потомство обязан оставить. А мы!? Да, начальники сволочи. Те, кто эти антивандальные скамейки придумал и внедрил, меньше всего думали, каково будет на них сидеть, а сами они не сомневались, что им и их близким на них сидеть никогда не придется, ведь то удел людей теснящихся на нижних ступенях социальной лестницы. Но сами-то люди, почему они о себе совсем не думают, как о своем здоровье, так и о потомстве!?»

Пожилой в очередной раз прошел мимо своей сумки, на платформе стали появляться люди, видимо самые нетерпеливые пассажиры, ожидающую ту же электричку решили выйти к ней заранее. На ум вдруг пришел анекдот имевший хождение еще в советские времена. Спрашивают рядового советского человека: Готовы ли вы отдать жизнь за Родину? Рядовой отвечает: конечно, хоть сейчас, на кой она мне такая жизнь… И в этой связи вновь возник «поток сознания»:

«А ведь этот анекдот актуален для любого периода российской истории, даже сейчас, когда у большинства людей вроде бы нет уже тех советских проблем, не говоря уж о дореволюционном классовом неравенстве и еще более раннем крепостном рабстве: дефицит прод и пром товаров, ограничение личной свободы… Вон даже за границу можно свободно ездить. Даже с жильём более менее, и как тем же узбекам за тридевять земель ехать не надо, при желании в России работу всегда найти можно. И все одно, будто от крепостных прапрадедов, через советских отцов и дедов на генетическом уровне передалась та внутренняя усталость, что накопил русский народ за тысячу лет своего существования. И как следствие, отсутствие у многих пресловутой жажды жизни, наплевательское отношение к самим себе. Даже откровенная приспособленческая деятельность некоторых малых народов живущих рядом… и такая неумелая и малопродуктивная как у узбеков и таджиков и такая умелая, продуктивная и впечатляющая, как у евреев и кавказцев… для русских она не становится примером. Устал, сильно устал русский народ, за тысячу лет заездили, надорвали его цари и генеральные секретари, прочие начальники, и нынешнее поколение влезших наверх тоже наровит «вонзить шпоры», вновь направить на свершение каких-то «великих дел». А ведь отдохнуть бы надо одному-двум поколениям. Да вот только дадут ли отдохнуть эти новые начальники, или хотя бы те,