Осенний вечер 1943 года, юг Франции.

Антон Иванович Деникин сидел в своём кабинете и что-то писал. Его жена, Ксения Васильевна, подошла к нему сзади, обняла и прижалась щекой к его щеке и сказала:

– Антош, а ты знаешь, что немцы, которые обосновались в школе, вовсе не немцы?

Ксения Васильевна смотрела на мужа таинственно и лукаво. Она почти на двадцать лет младше мужа, ей пятьдесят один год.

– А кто же, Чижик? – спросил Антон Иванович, не отрываясь от рукописи.

В его глазах она была по-прежнему той милой неунывающей девчонкой с забавной фамилией Чиж, как и двадцать шесть лет назад, когда они поженились. Жизни без неё он себе не представлял. Когда её забрали немцы 15 июня 1941 года, он очень переживал и постарел весьма сильно, за те две надели, пока её держали в тюрьме, а точнее за шестнадцать дней.

– Русские, – ответила Ксения Васильевна.

– Здесь, в Мимизане? – Антон Иванович оторвался от рукописи и посмотрел на жену. – Да ты шутишь, душа моя.

– И всё же.

– И что же они здесь делают?

– Строят чего-то.

– Ну да, немцы непонятно от кого хотят обороняться, всё побережье перекопали. Укрепляют оборону. Так ты хочешь сказать, Ксюша, что это русские, перешедшие на службу врагу?

– Да. РОА – Русская освободительная армия какого-то Власова.

– Кого же они здесь освобождают?

– Не знаю. И ещё мне передали, что узнав, что здесь живут русские, они хотели бы посетить нас, пообщаться.

– Они знают кто мы?

– Конечно, им же рассказали.

– Что ж, пусть приходят, интересно будет побеседовать. Только не все сразу. Сколько их в деревне?

– Рота, наверное.

На следующий день у домика, где жили Антон Иванович и Ксения Васильевна, появились трое солдат. Они нерешительно мялись у калитки, ожидая, когда их позовут. Их позвали.

– Проходите, гости дорогие, – приглашала Ксения Васильевна. – Чаю? Надоел, наверное, их кофе.

– Да уж не без этого, хозяйка, – сказал самый старый из гостей.

Ему на вид было лет пятьдесят-шестьдесят, другому лет около тридцати, а третьему не больше двадцати пяти.

– Садитесь, не стесняйтесь, – сказал Антон Иванович.

– Ну, как же, такие люди…

Для Антона Ивановича странно и нелепо было видеть русских людей в немецкой форме. Они назвали свои имена и отчества, фамилии называть не стали.

– Мы с вами, прежде всего, русские люди, – сказал Антон Иванович. – Хотя вот с вами не понятно. Вы «наши»? Хотя какие вы наши, на вас форма чужой армии, но вы и не немцы. И не наймиты, говорят, что добровольцы.

– Да, добровольцы, – сказал старый солдат. – Выбор был добровольный: или в лагере сгинуть или форму эту нацепить.

– Но ведь кто-то остался в лагере? – спросила Ксения Васильевна.

– Кто-то остался, – согласился старый солдат, глядя в пол, ему было неловко от этого вопроса.

– В лагере – кошмар, – сказал, оправдываясь, солдат средних лет, – из бараков каждый день утром трупы десятками выносят, как брёвна.

– Расскажите, пожалуйста, – попросил Антон Иванович, – я собираю свидетельства очевидцев о зверствах немцев в концлагерях и немного в курсе, что там происходит.

– А вы, наверное, офицер, – сказала Ксения Васильевна солдату средних лет.

Он кивнул.

– И большевик, – сказал Антон Иванович.

– Я скажу больше, – сказал молодой солдат, – он ещё и еврей.

– Как же так? – удивился Антон Иванович, – евреев немцы расстреливают в первую очередь, а тем более большевиков и офицеров.

– Немцы, они хозяйственные, – сказал пожилой солдат, – они просто так пули не расходуют. Газом душат, али так доводят до смерти. Мы в Гражданскую войну шашками рубили, потому, как патронов не было, а немцы вот из жадности экономят.

– Да, немцы, они такие, – согласился Антон Иванович. – А вы казак?

– Так точно, донской казак станицы Новочеркасской.

– На чьей стороне воевали в Гражданскую?

– На вашей, Антон Иванович, на вашей. В плен попал, прям перед самым Крымом, а потом в Польше за красных воевал.

– Понятно, не осуждаю, – сказал Антон Иванович и обратился к бывшему офицеру: – Так как же вам удалось скрыть, что вы еврей? Ведь есть маленькая анатомическая особенность, отличающая евреев от православных. Это не скроешь. Извини, Ксюша…

– Да что ты, Иваныч, – засмеялась Ксения Васильевна, – я всё же сестра милосердия, в анатомии немного разбираюсь. И мужчин голых повидала…

– Что верно, то верно, – сказал казак, – вы меня совсем не помните, Ксения Васильевна?

Ксения Васильевна всмотрелась в лицо казака, нахмурила брови:

– Нет, не помню, – замотала головой, – извините.

– Да чего уж там, благодаря вам и жить остался. Показать шрамы не могу, в таком месте… Хотя вы видели.

Он потрогал ладонью низ живота и продолжил:

– По Екатеринодаром, летом восемнадцатого, когда второй раз его брали.

– А, осколочное ранение, чуть-чуть мочевой пузырь не разорвало. Повезло вам, разорвало, вряд ли бы выжили.

– Так вы меня из боя-то и вытащили. Если бы не вы…

– Да ладно, – отмахнулась Ксения Васильевна, – не вы один.

– Так как же вас в лагере не убили? – спросил бывшего офицера Антон Иванович.

– Ну как? Я представился рядовым, беспартийным и крымским татарином. И сразу же стал почти арийцем, потомком каких-то крымских го́тов. Немцы попервоначалу думали, что все обрезанные евреи, а потом разобрались, что обрезанными бывают ещё и мусульмане. У меня в роте служил один, вот я его именем и назвался. Так оно лучше, у меня семья в Москве.

– Не понял, – сказал Антон Иванович, – причём здесь семья?

– Что тут не понятного, – ответил бывший офицер. – Если я пропал без вести, то мою семью не лишат продовольственной карточки, а если узнают, что я попал в плен, то я сразу же становлюсь дезертиром и предателем, мою семью лишают карточек, и она будет голодать.

– Но надев форму врага, вы на самом деле стали предателем, – Антон Иванович посмотрел на бывшего офицера с некоторым отчуждением.

– Жизнь в лагере уж очень невыносима, – сказал бывший офицер.

– Вы знаете, чем там кормили, папаша? – сказал молодой. – Картошку в чан кинут даже не чищенную, даже не мытую, с землёй и варят её пока она в кашу не превратиться. Вот этой бурдой и