ослабить… гм… Вашу связь, моя дорогая! — скажет и будто запнется, глядя себе под ноги. Знает, что она смотрит в его глаза и ищет в них ответ, и он поднимет на нее свои красные, не спавшие с прожилками. Ульяна поймет, что решение сложное и неоднозначное, а оттого, что сгусток не комментирует и вообще молчит под койкой, ничего хорошего ждать не приходиться. Но она еще переживает, еще опасается, что если убрать эту взаимосвязь, что останется тогда? Когда ей нужна будет помощь? Кто придет, когда сама она может и не быть в состоянии?

— А, как же? С ней все будет?! — опешив немного, робея, что произносит те тревоги, что беспокоят ее, растеряется от неожиданности. — Кто придёт к ней на помощь, когда понадобится? — Ульяна уже прочла ответ, как и то, что отказаться она не может, потому что никто, даже этот усталый много повидавший человек, что сейчас просит ее, в заботе о ней же, просит слишком много!

Но ведь они даже не подруги! Ульяна вообще не знает ту девочку, они и виделись то, всего один раз, еще пару где-то мелькая, но, не фокусируясь, в коридорах или столовой.

— Туда, куда она уехала с бабушкой… — глядя в большие глаза ребёнка, снова смутился, краснея. — Они хотят…

— он никак не может подобрать нужных слов, они будто разом все покинули его в этот непростой момент, когда так нужны были ему. — Будут пытаться они… — все ещё не зная, как подобрать слова. Для него это тоже нелегко и не просто. Сделает глубокий вдох. — Они хотят лишить её способностей, того дара, что она унаследовала при рождении.

— Но, как же?! — глаза расширятся, дойдёт весь смысл, всхлипнет. — А так можно, разве?!

— Многое, к несчастью, можно! — это скажется так тихо и с обидой, хотя он не должен показывать свое отношение, свою печаль от самого факта, что кто-то решает, так как это близко и ему, от этого больнее. Только он ничего не может. Решение принадлежит родным, которые до ее совершеннолетия имеют право брать на себя такие решения. — Но, что из этого выйдет, не знаю даже я! Только время покажет.

— Ей было плохо! — тихо-тихо скажет, он едва разберет слова. — Дергал пальчик, темнел. — Больно от осознания,

что когда ей плохо, некто не прознал, не помог. Ульяне и самой плохо, и поэтому близка эта девочка, это где-то глубоко, это еще не осознанно, но на самом деле так есть.

— Мы тут бессильны! — горбясь и сутулясь, присядет на стул, что сам собой скользнет вовремя под его опускающийся вес. — Так было решено, не мной! Они думают…

— Да, кто эти — Они?! Что так легко решают?! — со злостью и гневом в голосе, как ей покажется. Но на самом деле ещё тише.

— Они — это её родные! В частности, бабушка по папиной, вроде, линии, да и по маминой линии тоже там же, как и мама девочки. Они вправе принимать такие решения за неё, что собственно и сделали. А я тут, что бы ослабить вашу связь, по возможности. Убрать её совсем может только тот, кто, что натянул её! Это индивидуальная, сложная система… В который не каждый умеющий может, без потерь… — он говорит правду и не жалеет, потому что считает, что даже в своем несмышленом возрасте, дети уже многое понимают и уж ложь многие в состоянии отличить от правды. Но он не любит врать, предпочитая горькую правду или не говорить вообще ничего, если это не принесет большего урона.

— Я не буду?! Ее? Совсем? — всхлипнет, но не слышно. — Чувствовать? Боль тоже?

— Она не сможет… — снова запнется, подбирая слова, которые как назло, никак не слушаются его. Это не злит, слишком эмоционально, а он в возрасте и отвык от сопереживания, просто отвык что-то чувствовать, думая, что огрубел настолько, очерствел душой, что уже и не может, наверное. Оказалось, ошибся. — Это не будет влиять на обеих. Пойми, пожалуйста, нить не оборвется, но ослабнет, насколько это возможно. До поры, до времени, моя дорогая! Не плачь! Это необходимая мера! Я же и о вас беспокоюсь!

Она не почувствует ничего, совсем. Он только слева у кровати руку положил что-то едва заметное, едва слышное пробубнил и будто, и не было его тут, потухнет пламя. Оставив лишь вздох тяжелый, уже кажется и не здесь. Стул останется, но за ночь неслышно будет потом по той, же траектории двигаться медленно — медленно, не привлекая внимание, к своему месту до самого утра.

Тревожное появление сестры Давида

Сестра Давида снова будет пытаться уже не в первый раз прорываться в сознание щитоносной, и каждый раз это получается в момент взлета, когда девочка ослабнет от нестерпимой боли и крика, что не перекричать двигатель самолёта, даже в салоне. Согнувшись пополам, прижав ноги к груди, лицом глядя в пол, пристегнутая ремнями к креслу с испариной.

Отключится сознание. Не узнает её даже, от пульсирующей, проникающей и сюда отдалённой боли. Она слышит слова, видит, что ей говорят что-то, а ни понимает, ни порядок, ни смысл сказанного.

Посмотрит вопросительно, ни эмоций, ни воспоминаний и знакомое лицо, и нет. Говорит бессмыслицу. И махнет рукой, смахивая видение. Тьмой заволакивает всё ее сознание.

— Давид, проснись! — она появится внезапно из ниоткуда, посреди его комнаты. Новый год прошёл. До Рождества ещё сутки остались. Парни из его комнаты спят. — Давид! Вставай! Сейчас же! — этот ее требовательный тон, этот ее недобрый взгляд, ее беспокойство на лице, а он еще даже глаз не открыл.

«Ее тут нет! — повторяет его еще сонное сознание, потому что ему такое приснилось, что просыпаться, и не хочется, еще пока, ведь он не досмотрел сон. — Ее тут быть не должно!» — Он же помнит, что в школе закрытого типа, что она далеко от него. Сопротивляется его мозг ее нападкам и ее присутствию, но глаз приоткроет, стоит сестра в этих своих специфических одеждах, что на куклу из японского магазинчика похожа, слово не очень приятное при этом вериться на языке.

— Ты, чего, тут?! — сонно пробубнит, потревоженный. — Снишься мне уже?! — отвернутся, пытается, а она за край одеяла тянет, не давая ему отмахнуться от себя.

— Если бы! Вставай! — стоит статуей, перед ним, властным голосом, край не отпускает. Давид краснеет от этого ее жеста, от того, каким она его застала. Проклинает причины, по которым она сюда явилась — Одевайся! У тебя очень мало времени! — Но он все еще пытается вырвать одеяло, а она, ни в какую, упрямая.

— Времени на что? — уже окончательно проснувшись, но ещё недовольный ее появлением и таким пробуждением.

— Она прибудет на поезде! Ты должен успеть раньше машины, что отправят за ней! Мозг еще не готов к новой информации, тут бы утреннего удовольствия не показать. — Не медли, слышишь?! — Сестра торопиться, отпускает одеяло, оглядывается, но не на койки его товарищей по комнате. Как-то