Прикрыв ямы парусиной, Солдат набросал на края ткани землю. Кусок побольше он повесил на дерево и наполнил песком, камнями и углем – получился фильтр.
Копая ямы, Солдат обратился к вспыхнувшим во время лихорадки воспоминаниям. Жар унес почти все, оставив лишь самые яркие картинки. Холодные пальцы на подбородке. Женский парфюм. Он помнил, что слышал голоса, но не различил ни тембров, ни содержания сказанного.
Тем не менее, хотя слов и не было, Солдат помнил, как чувствовал себя – человеком. Будто бы когда-то, давным-давно, существовали люди, настоящие живые люди, которые видели в Солдате себе подобного. Быть может, у него даже была семья. Ощущение, странное и мимолетное, угнездилось где-то в костях.
У него было много времени на раздумья.
Солдат думал, пока делал ловушки, осторожно устанавливая камни в шатком равновесии, чтобы они, упав, ломали шеи мелким зверям. Он думал, пережидая летний дождь. Он думал, выслеживая оленя в долине, небрежно удерживая самодельный лук и стрелу. Он думал, пока снимал и сушил очередную шкуру для своей увеличивающейся постели. Думал, когда раскрылись почки, и он собирал съедобные растения, чтобы развесить их на стене пещеры для сушки.
Человек сказал, что Солдат его знает.
Человек сказал, что у Солдата есть имя.
Человек назвал его Баки.
Если у него было имя… значило ли это, что Солдат – человек? Значило ли это, что у него были мать и отец? Он решил, что хотел бы иметь сестру. Она была бы младше него, с большими карими глазами и кривоватой улыбкой.
Баки. Солдат перекатывал звуки и слоги на языке. Ба-ки. Ба-а-ки.
- Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, – сказал он как-то, собирая опавшие желуди, просто, чтобы попробовать.
Имя не угнездилось в груди и не легло удобно на плечи, как должно было.
Солдат продолжал размышлять.
Позже, разделывая кроличью шкурку на полосы для ловушек, он попробовал снова.
- Баки, – шепотом сказал он, камнем соскребая с растянутой кожи сухожилия и мышцы. – Тебя зовут Джеймс Бьюкенен Барнс.
Шли дни, и его соображения о человеческой сущности стали менее умозрительными. Солдат размышлял, что значит быть человеком. Единственными людьми, с которыми он имел дело, были военные и техники. Собственно говоря, если задуматься, его цели тоже были людьми, но они казались ему чуждыми, как чашка или сломанный стул, а точнее, как пыльные манекены. Единственное, что Солдат о них знал, это то, как они умирали.
Плакали. Кричали. Торговались.
Некоторые молчали, а другие молились Богу, умоляя его спасти их.
Не люди, а фрагменты фотографий из досье. Нереальные, призванные дублировать жизнь, но не заключающие ее в себе.
Так что Солдат – или ему следовало называть себя Баки, так, для пробы? – принялся вспоминать техников. Добрые техники, грубые техники, жестокие техники… Добрые и в то же время грубые техники. Добрые, но жестокие техники. Некоторые были резкие – хватали его за руку или толкали в плечо, направляя в нужную сторону. Некоторые дотрагивались до него робко, что в свою очередь заставляло Солдата… а может, он был Джеймс? Он не чувствовал себя Джеймсом… ощущать неуверенность и тревогу.
Некоторые техники ему нравились.
Грэг входил в команду, ответственную за размораживание и реабилитацию, с ранних шестидесятых. Он начинал низкорослым коренастым интерном с черными кудрями и дрожащими руками, медленно превратившись потом в коренастого мужчину за пятьдесят – волосы цвета стали и уверенная крепкая хватка.
Именно Грэг отводил переволновавшихся новичков в сторону и напоминал им об их миссии. Он обнимал его или ее за плечи (или за пояс, если не мог дотянуться, будучи всего пять футов два дюйма ростом) и говорил, что их миссия – подготовить Солдата к заданию. Их обязанности первостепенно важны для здоровья и функциональности оружия, а излишние эмоции и связанные с ними нарушения протокола вредят Солдату больше, чем помогают.
- Стремитесь к высшему благу, – всегда говорил Грэг, проникновенно и торжественно. – Мы здесь делаем первоклассную работу, мы спасаем мир.
Потом он брал новичка за плечо и указывал на строчки информации от датчиков на металлической руке.
- Посмотри, – добавлял он, – разве это не восхитительно?
- Ваши кризисы совести, – говорил Грэг рыдающему новичку, впервые увидевшему обнуление, – не принесут никакой пользы. Только повредят эффективности команды.
Грэг не поддерживал игры, в которые отряды Страйка порой пытались играть с Солдатом. Он всегда прерывал их, прежде чем они успевали нарушить его готовность к миссии. Грэг отмывал Солдата, перевязывал раны, вправлял кости решительными беспристрастными движениями.
И все-таки, чем дольше Солдат вспоминал Грэга, тем меньше тот ему нравился. Если Солдат в самом деле был человеком, если он был Джеймсом Бьюкененом Барнсом, то выходило, что Грэг активно противостоял попыткам других членов команды относиться к нему, как к человеку.
На самом деле, чем больше Солдат думал о том, как Грэг обучал поколения техников трогать Солдата лишь в том случае, когда надо было его передвинуть, вычистить или починить, как утверждал, что сам Солдат предпочитает, чтобы с ним обращались, как с инструментом, тем сильнее у него дрожала живая рука.
Грэг никогда не обходился с другими так, как с Солдатом. Он яростно отстаивал права женщин и пресекал попытки офисной травли. Он поддерживал простой народ и сокрушался о социальном неравенстве. Но Грэг никогда не заступался за Солдата и не выговаривал отрядам Страйка за жестокость. Именно Грэг был инициатором того, чтобы называть Солдата «оно», хотя сам Солдат предпочел бы вариант «он».
Внутри забурлила эмоция – обжигающая кислота и душное давление. Гнев.
Разумеется, все это имело значение лишь в том случае, если Джеймс Барнс был человеком.
Если он был человеком, Грэг поступал с ним несправедливо.
Если он не был человеком, Грэг все делал правильно, защищая его параметры от влияния ложной личности.
Прежде чем приходить к каким-то заключениям насчет Грэга и других техников, следовало разобраться в себе. Солдат решил отложить мысли об имени до момента, когда найдет определенный ответ.