братва? — опять повернулся он к своим.

— Мужика-то, Гришу… убили, — выдавила Катерина. — А сына, Ванятку, сама не уберегла. Гриша-то и в глаза не видал сына: без него родила, без него потеряла, — последние слова она произнесла нараспев, сквозь слезы, но глаза были сухими.

Петрусь помялся, глядя под ноги.

— Давно ты этак?

— С прошлой зимы мыкаюсь.

— Моих кого… батю, сестренку когда видала?

— Тогда же, при немцах еще — живы все были и здоровы, и изба стояла.

— Батя-то умер после. Зиму перезимовал, а по весне… с голоду. Мать и сестра пробились, а он не выдюжил. Недавно написали — скрывали от меня.

Далеко впереди колонна зашевелилась. Шоферы начали запускать моторы, дожидаясь своей очереди, когда можно будет трогаться.

— Петро, сигай в машину — останешься!

Солдат с неожиданной злостью плюнул в кучу фауст-патронов, и не простясь, с толчка перевалился через борт. Товарищи помогли ему встать.

Катерина рванулась вслед за машиной. Она бежала по обочине и кричала, торопясь сказать все, что не успела. Солдат, вцепившись руками в борт, что-то отвечал, но уже не было слышно. Скоро его рыжая макушка затерялась в бесконечной веренице машин.

Мимо проезжали уже другие. Хмельные от всеобщей заразительной радости, недоумевая глядели на беременную женщину в солдатской гимнастерке. Ослепнув от слез, Катерина шагала навстречу движению, и машины объезжали ее, уступая дорогу.

На другой стороне шоссе за домами стреляли в воздух трассирующими пулями — кому-то не терпелось начать салют раньше темноты. На бледном небе штрихи от пуль были едва заметны, а гул моторов заглушал выстрелы.

Войска всю ночь двигались куда-то на запад.