останавливался. Женщины, подсаживая друг дружку, карабкались в кузов. Сидельников высовывался из кабины, озорно подбадривал их. Редкая отвечала ему.

У старшего лейтенанта Сидельникова вовсе не фронтовая должность — он начальник КЭЧ — квартирно-эксплуатационной части. В БАО он попал еще под Сталинградом. Его рассказы о том времени поражают Копылова: из всей зимней кампании сорок второго-сорок третьего года Сидельников запомнил одну туляремию — в БАО тогда чуть не каждый переболел. Начальник КЭЧ рассказывает про туляремию так, будто под Сталинградом ничего кроме нее и не происходило. Он искренне убежден, что Копылову повезло: в БАО попадают или по блату, или удачливые: как-никак второй эшелон.

— Эй, командир, к нам почему не завертываешь? — окликнули Копылова из сумрака. Женский голос был неожиданно бодрым и звонким.

На пустыре нечетко маячили две фигуры. Когда подошел ближе, одна из них обернулась остовом печной трубы, вторая — обгоревшим дверным косяком. Женщину заметил, когда она вторично подала голос. Сидя на корточках в бывшем подполье посреди пепелища, она саперной лопатой разгребала золу, отыскивала не совсем обугленные картофелины, кидала в ведро. Мерзлая картошка стучала, как галька. Женщина наполнила ведро и распрямилась. Одета она была в старый полушубок с ременной опояской вокруг талии.

— Нас почему обходишь? — снова спросила она. — Всех на подмогу зовете, а мы не в счет?

— Это ваш дом?

— Был. Зажигалка упала — едва повыскакали. Из всей деревни одни пострадали. — В голосе не было ни сожаления, ни обиды.

— Где теперь живете?

— А и то занятно. Только не живем — перебиваемся. Идем — поглядишь. — Легко выпрыгнула из ямы, варежками отряхнула с полушубка комья грязного снега. Из-под платка сверкнула любопытным взглядом. Подхватила ведро с картошкой и крупно зашагала к сараюшке в глубине двора. Копылов направился следом.

Из жердяной крыши сарайчика торчала железная труба. Дым прижимало книзу, он скатывался по настилу крыши на землю. Стены сарая были утеплены: почти на метр от земли закиданы свежим навозом.

— Входи, не робей, — пригласила женщина, ногой отворяя дверь.

Свет выбивался из отверстий, пробитых гвоздем в печной дверце. Тускло серело продолговатое, на ширину бревна, единственное оконце. Кто-то невидимый сипло и молчаливо дышал. Присмотревшись, Копылов разглядел старуху, совсем тощую, будто из одних костей собранную кое-как. Она дремала, сидя на низкой чурке спиной к печке. Возле подола старухиной юбки ползал карапуз.

— Тут и живем, — громко объявила молодая. — Нравится, нет?

— Почему не поселились к кому-нибудь? Пустили бы.

— Вызимуем. До весны дотянуть, не околеть — там веселее пойдет. Тут какой-никакой угол, сама себе хозяйка, а в чужом доме на приступочке будешь. В других деревнях не так еще мыкаются: Котловичи вон — от нас семь верст — под корень немцы спалили. А живут. Куда деваться?

— Натерпелись, выходит, от фрицев, а не видно, чтобы своим радовались.

— Да уж добра от немцев немного видали. А своим, отчего ж не радовались? — Радовались. Когда первых увидали, обнимали и целовали. Вам-то уж что осталось. Да и сколько можно радоваться? Жить надо. — Женщина открыла дверцу печки, подпалила лучину и воткнула ее в паз между бревнами. — Садись, — показала на свободный чурбак. — Стоишь-то впригиб.

Раскинув полы шинели, Копылов сел на полено.

Голозадый ползунок тянулся ладошкой к пышущему раскаленному боку печки. Старуха молча оттаскивала его за рубашонку. Молодуха вывалила картошку из ведра в угол — там уже дымилась прелым духом ссыпанная прежде.

— Нам в офицерскую столовую нужен помощник повара, — сказал Копылов, решив про себя, что на этот раз угадал: нашел что нужно. — Работа, правда, не легкая, особенно вначале: придется в солдатской кухне помогать.

— Работой не напугаешь. Да не смотри на меня так, мама, — рассердилась она вдруг на старуху. — Не чужие, свои зовут.

Бабка не проронила ни слова, только поглядывала на них попеременно.

— Вы разве против? — спросил лейтенант у старухи.

— Ни-ни. Ее это дело, не мое.

— Сама сыта буду и Ванятка прокормится возле. Много ли ему? — не объест, — вслух рассуждала женщина. — А до урожая, как ни исхитряйся, не протянем. Картошки-то вот и вся. Лучше столовой ничего не придумаешь. Свекровка это, — прибавила она, поясняя Копылову.

Лейтенант глядел на пацана, только теперь уяснив роль этого крохотного человечка. Сразу он не подумал: куда же его? — и теперь не знал, как еще посмотрит начальник штаба, если он самовольно примет детную женщину. Но идти на попятный тоже не захотел — будь что будет.

— Значит, договорились. А то мне все твердят одно: «Не пойдет никто: боятся».

— Это верно — боятся.

— Чего же им бояться?

— Привыкли.

— Опять привыкли. Ты почему не привыкла?

— Не я одна, поискать — найдутся. Так вот, не захотела бояться. А другим бояться привычнее: спросу с себя меньше.

Женщину звали Катериной Коноплянской. Она была здешней уроженкой, лет ей столько же, сколько Копылову. Всему этому приходилось верить на слово: никаких документов у нее не было. Для начала Коноплянскую определили в солдатскую столовую помогать на кухне дежурным. К продуктам, правда, не допустили, пока медкомиссию не прошла. Но и черной работы хватало: дрова колоть, воду из колодца носить, котлы после каши отчищать…

За день Копылов несколько раз встречался с нею мимоходом.

— Заходи вечером, вдвоем поскучаем, — сказала она, столкнувшись с ним на крыльце, и проплыла мимо, рассчитанным движением направляя коромысло в притворенную дверь.

«На нее гимнастерку с юбкой, да сапоги по ноге — фигура не хуже, чем у Шурочки Чабанец из санчасти», — подумал он.

Копылов всего два месяца назад прибыл в БАО. Все, что было в его жизни до этого, уместилось в нескольких строчках на листке из ученической тетради — «Автобиография лейтенанта Копылова Федора Сергеевича».

До войны школа, зимой сорок первого — сорок второго — пехотное училище. Потом два месяца в топких болотах за Сухиничами наживал чирьи. Осколок немецкой мины спас его от бронхита и фурункулов. Рана заросла быстро, и его отправили в запасной полк, оттуда он попал на спецкурсы. Потом полтора месяца изнывал от безделья и казарменного режима в резерве, пока, наконец, не пришло назначение в БАО, помощником начальника штаба.

К своим обязанностям шифровальщика он пока не приступал: не были еще получены документы — занимался чем придется. Особенностей службы в БАО он не знал, поэтому на новый аэродром его отправили старшим комендатуры выполнять общее