Ее зовут Лу́ка - странное имя, но ей нравится. Я не возражаю: привычно сокращаю до "Лу", произношу шепотом, точно боясь спугнуть, дегустирую, как терпкий вкус "Remy Martin", выдыхаю с наслаждением, как горький аромат "Partagas". А она слушает Элвиса, читает "Тошноту", обожает французский вермут, миндальное фисташковое мороженое и анальный секс. И глотает нейролептики, чтобы узнать меня утром.

   Ей двадцать два или двадцать три: она не помнит, а я не пытаюсь узнать. Мы отмечаем ее день рождения с первым холодным дождем осени - всякий раз выходит по-разному. В этот день, когда тяжелые капли хмурого ливня барабанят в окно, я просыпаюсь пораньше, готовлю кофе в постель и дарю одну желтую розу. Мы молчим, слушаем дождь; потом собираемся, берем машину и едем в пригороды Балтимора, к одинокому парку в полумиле от шоссе на Филадельфию. Здесь, внутри едва заметных остовов каменных стен, гуляем по раскрошенным временем и непогодой аллеям и просто молчим. Знаем, что рано или поздно ноги сами приведут нас к невысокому монументу из черного мрамора, у которого, точно в храме, горит негасимая свеча. Здесь мы останавливаемся, Лука сжимает мою ладонь изящными пальцами, заглядывает в глаза и, чуть помедлив, шагает под дождь...

   ***

   Женский голос. Просачивается сквозь вязкий полумрак и вызывает дрожь. Не понять, почему, но от искусственных слов, воспроизводимых динамиками, веет могильным холодом.

   ...Интеллект имеет ассоциативную природу - это известно со времен Гоббса. Спенсер убедил нас в том, что именно интеллект обеспечивает приспособляемость существа к среде обитания. Стимул-реакция - формула, выведенная Торндайком и во многом определившая развитие современной психологии...

   Где-то внизу хлопает тяжелая дверь. Поднимаю глаза - на часах 20:12. Закрываю ежедневник со списком имен, откидываюсь в кресле, вслушиваюсь в стук каблучков по мраморной лестнице.

   ...Многие считают старую школу неактуальной в угоду когнитивной психологии, но мы не были бы столь... категоричны. Эмоциональным поведением можно управлять - факт! - его можно прививать, лепить из него големов по собственной воле. Да, краеугольным камнем всего является интеллект.

   Стук каблуков замедляется. Я чувствую чужой страх - атавистический, панический ужас. Странно, но это не вызывает никаких чувств - просто жду, глядя на застывший циферблат и поигрывая бокалом коньяка.

   Всякий акт поведения можно описать в терминах молекулярных процессов физического и физиологического характера, лежащих в их основе. Поведение - молярный феномен. Нас интересовали именно молярные свойства поведенческих актов. Мы работали не с семью объектами: не стоит сбрасывать со счетов две тысячи подопытных алабамских тюрем...

   Высокая женщина в строгом наряде рывком распахивает дверь, проходит резкой походкой сквозь сумрак и выключает стереосистему. В тусклом свете семи свечей вижу ее профиль: немолодая, но все еще не растратившая какой-то холодной, отталкивающей красоты, застывшая в напряженной, неестественной позе. Она знает, но не побежит - слишком гордая и слишком уставшая.

   - Доктор Гольцман.

   Она все-таки вздрагивает. Поворачивается медленно и не может скрыть удивления.

   - В-вы?

   Я молчу. Ставлю бокал на маленький столик, складываю пальцы в замок, смотрю ей в глаза. Она отводит взгляд, подходит к бару, наполняет бокал. Старается выглядеть спокойной, но пролитый "Old Elgin" выдает ее с головой.

   - Я ждала, но не думала... что это вы, - она оборачивается, опирается спиной на бар, пытается пригубить, но быстро отказывается от этой затеи, - откуда у вас эта запись?

   - Одна наша общая знакомая...

   Доктор усмехается - не хочет верить; в три глотка опустошает бокал, вздыхает, сглатывает судорожно. Губы шепчут что-то беззвучно. Нет, она не поверит...

   - Вы лжете. Не знаю, откуда и почему, но вы... лжете.

   - Лука.

   Она беззвучно отделяется от тьмы. Бокал выпадает из пальцев доктора, разлетаясь по полу брызгами осколков.

   - Это не ты... - губы дрожат, выговаривая слова, - это не можешь быть ты... Шестьсот миллиграмм кветиапина каждые двенадцать часов - без антипсихотиков твой мозг должен был убить тебя за сутки. Ты не могла выжить без лекарств...

   - Ненависть, доктор, хорошо мотивирует, - я позволяю себе усмешку; кажется, получается неестественно, - впрочем, надо признать: все эти годы приходилось постоянно повышать дозировку, а пару лет назад отказаться от сероквеля. Я... мои фармацевты разработали кое-что посильнее. Этим нельзя лечить шизофрению, но в данном случае...

   - За что вы судите меня? - голос доктора едва заметно дрожит, - За то, что я хотела сделать мир лучше? За то, что старалась заглянуть за горизонт? Вы ведь тоже ученый, вы должны понимать. То, чего мы добились, венчало историю. Разве... разве это плохо - менять мир к лучшему? Ведь вам дали Премию Мира - вы должны понимать! Вы накормили миллионы!

   - Я их убил.

   Мне хочется вложить в эту фразу хоть какой-нибудь отблеск чувств - не выходит. Звучит настолько обыденно, что теряется всякий смысл.

   - Знаете, доктор, в Корее, семь лет назад... То оружие создал я. Конторе нужно было что-то особенное, что-то местное, созданное коммунистами. Работали с тем, что было. А не было ничего - старое советское оборудование, практически нерабочее. И знаете, как мы проводили тесты? Брали сироту, вводили препарат, усыпляли хлороформом и препарировали. И наблюдали весь процесс - от первых признаков поражения до некроза внутренних органов. И знаете, о чем я думал, доктор? Сожалел, что в моей массачусетской лаборатории никогда не будет таких возможностей. А у вас они были...

   Умолкаю. Почему-то хочется курить - странно, давно не бывало.

   - Никакие мы не боги, - констатирую я, допивая коньяк.

   - Вы убивали чужих детей, а я пыталась дать будущее нашим!

   - Не бывает чужих