которой вспоминаешь чаще, чем о любых ресторанных разносолах, — квашеная капуста, грибки, сливы, маринованные на дому.
— Минуту подождать можете, сейчас картошка сварится? — не отрываясь от плиты, спросила Татьяна.
Но Павлик был не в настроении ждать.
— Мы пока со свиданьицем в виде аперитива, — решил он, разливая водку по рюмкам. — Слушай, — с необычайным подъемом вспомнил Павлик, — ты представляешь, кто ко мне забегал? Перуанец. Куда что девалось? Будка — во, плешь, фиксы вставил. Два раза, говорит, расходился, а теперь нашел гражданку старше себя лет на пятнадцать. Представляешь, отдуплился?
Я на мгновение опешил, какой такой перуанец, что за бред, потом не выдержал и рассмеялся.
Павлик все-таки поразительный человек. Он пять лет служил на флоте, ходил на подлодке в полугодовое автономное плавание, в своем офисе он уже десять лет старший механик группы, незаменимый специалист, его посылают налаживать оборудование в разные города Союза, он отец семейства, наконец, и при этом помнит все школьные прозвища и произносит их с интонацией былой однозначности, и все наши мальчишеские приключения переживает с таким счастливым энтузиазмом, будто случились они вчера вечером.
— Что поделаешь, Паша, — вздохнул я несколько лицемерно о судьбе нашего незадачливого приятеля, к которому, по соображениям ныне уже совершенно туманным, прилепилась некогда кличка Перуанец. То ли уничижительная, то ли лестная напротив того, пойди теперь разбери.
— Время, Паша, проходит. Скоро только и останется, что вдов подбирать.
— Все понял, — завелся вдруг Павлик, уже блестя немного глазами. — Заглуши в себе эту кровавую и потную музыку.
И надо же было, чтобы именно в этот ностальгический момент кто-то тревожно и пронзительно позвонил в дверь…
Так я женился. Но это, как говорится, уже из другой оперы.