ответил черный рот. — Живой.

Джереми Смит стоял рядом с этой рамой, и лицо у него дергалось — даже омертвевшее пятно ожога.

— Их система, — проговорил человек из белого полотна. — Замкнута через меня. Емкости мозга… лобные доли…

Его лицо было неподвижным, только глаза двигались и еще рот.

— Мы все взорвали, — сказал Смит.

— Ансибль. Основная — здесь. Излучатель — я. Требует дать сигнал… метрополии. — Он умолк, кривя черные губы. Глаза закатились под лоб. — Убейте. Сигнал… не пройдет…

Селиванов быстро закивал, потом, видимо, спохватился, что этот… Дмитро… не видит, и сказал с усилием:

— Обязательно.

— Меня убей. Мозг остался, его убей. Поглощает… Я…

— Дмитро…

Силуэт человека молчал. Превратившееся в маску лицо было неподвижно, но Дайену казалось, что он изо всех сил сопротивляется чему-то.

Селиванов закусил губу, достал нож и вонзил его в глазницу. Провернул клинок, надавил — лопнула переносица, истонченные кости брызнули осколками, потекла розоватая жидкость, прожилки на полотне вздулись, покраснели. Селиванов, не меняясь в лице, полоснул по этой дряни — раздался визг, лоскуты свернулись рулончиками, нож прошел через тень вросшей руки — костей там уже не было.

Дайен дернулся — рядом с ним ожил и забился воольский биоуродец. По розовым и багровым поверхностям пошла волна за волной, эти полутвари-полуприборы задрыгались, кое-какие посинели.

— Уходим, — сказал Джереми. — Paul, go away! Quickly!

Солнечный свет после синеватого освещения ослепил.

— Суки, — выдохнул Селиванов.

— Надо сжечь, — сказал Смит. — Помнишь, ты недоумевал, на каких принципах действуют их роботы, как синхронизируются и какая у них элементная база? Вот такая, — он постучал пальцем себе по лбу. — Поэтому и производства нет, помнишь, сколько мы его искали?

— Суки, — повторил Селиванов. — Я им дам элементную базу.

— До станции бы добраться, — сказал Смит, щурясь.

— А, ты еще не знаешь. «Сокол» стоит в готовности.

— Да? — Смит показался Дайену похожим на хищную птицу, примеривающуюся к добыче. — Ну, тогда мы им устроим и Ковентри, и Дрезден, и что там еще?

— Сталинград, — подсказал Селиванов.

Над байконурской степью свистел ветер. В восходящем потоке воздуха кружила, раскинув неподвижно крылья, хищная птица.

Здесь было море

Посвящается Ли Брэкетт

Пески Марса. Рыжие, серые, черные. Ветер гоняет пыль — атмосфера слишком разреженная, слишком тонкая, так что никаких песчаных бурь, только пылевые вихри. Камни — угловатые и округлые, уступчатые скалы. Свидетельство того, что когда-то тут текла вода — только морские отложения дают такой рисунок на откосах… Здесь было море — когда-то давно, в те времена по Земле еще топали динозавры, а теперь вот потомок мелкого теплокровного зверька, похожего на крысу, топает через марсианские пески по берегу высохшего моря.

«Что-то не так с этой планетой, — думает он. — Были тут города, моря и каналы — куда все делось?»

Как в старом фантастическом романе: герметичный костюм, почти скафандр, ранец со снаряжением, обломок дюралевого шеста в руке — чтобы не вляпаться в зыбучку, последний баллон кислорода. И карта. Снимок неважного качества, сделанный спутником. К сожалению, спутника уже нет, разбит случайным метеором, а другой на ту же орбиту запустят нескоро.

Человек оглянулся. С этого места краулера было не видно, и ареодезический знак было не видно, но связь работала, краулер слал сигнал каждые полчаса. Карта… ах да. Карта. На которой различим узкий залив и изломанные линии лабиринта — так выглядят с орбиты марсианские города. Только фундаменты стен, иногда их фрагменты. Гладкий, без швов камень. Всегда — лабиринт, сходящийся к центру.

Как они выглядели, строители городов? Неизвестно.

О фундамент первой стены он спотыкается.

Здесь есть стены — и чем ближе к центру, тем они выше. Человеку мерещится, что это не стены растут, закрывая небо, а он становится меньше. Он встряхивает головой, отгоняя наваждение. Вот песок, вот камни, — размеры их неизменны.

За поворотом открывается центральная площадь. Башмаки скользят, человек едва удерживает равновесие. Под мелким песком и пылью стеклянистая поверхность. Неровная, словно стекло застыло натеками и мелким волнами. Человек расчищает участок у края. Край неровный, и похоже, что это сплавленный песок. Когда-то тут полыхало пламя, плавящее камень. Любопытно — искусственное или естественное? Естественному взяться неоткуда. Дальше песка нет, только слегка выпуклая поверхность стеклянистой линзы. В ее темной глубине видны смутные тени. Опустившись на колени, человек смотрит в глубину.

…Левиафан всплывает из темных глубин, следом за ним торопится стайка острозубых ихтиотварей. Они плывут не следом, а сбоку — из распоротого бока левиафана истекает розоватая струя, ихтиотвари наводятся по ней прямо на рану, они догоняют эту огромную тушу, вцепляются в края раны, отрывают куски бледной плоти. Они проникают в тушу все глубже, и, наконец, левиафан перестает двигать плавниками и повисает в толще моря, которого больше нет…

…Люди идут — рядами, колоннами. Не совсем люди, конечно — не забываем, предок человека еще ворует яйца у динозавров, владык белой звезды, что видна над здешним горизонтом даже днем. В щелях забрал видны раскосые глаза, сплошь темные, без белка. Блестят круглые шлемы, вспухают белые султаны взрывов. Рушится стена великого города. Льется кровь на его широких проспектах, в садах и дворцах — багровая кровь, не человеческая. Наблюдатель смеется, облизывая пересохшие губы — кто сказал, что высокая и утонченная цивилизация обязательно гуманна? Из истязаний живых существ тоже можно сделать искусство, можно наслаждаться, насилуя мужчин и женщин, упиваться криками детей, с которых снимают нежную кожу, чтобы сделать из нее изысканное одеяние.

Ветер листает страницы серебряных книг на пепелище, под ногами распятых на обгорелых стенах мудрецов и прекрасных танцовщиц со вспоротыми животами, из которых вываливаются кишки. Юркие ящерицы выедают мозг из их черепов, лакомятся запекшимися глазами — вот и вся мудрость, вот и вся поэзия…

Человек отрывает тяжелую голову от неровной поверхности. Там — темнота. Ничего нет. Внутри шлема горит красным индикатор. Кислород, конечно. Точка невозврата. Краулер отвечает на запрос все тем же кодом, который означает «двигатель неисправен».

Стены — гладкие, серые, округло обтесанные временем, смыкаются, отсекая выход.

Кто-то трогает человека за плечо.

Они невысоки ростом, тонки в кости, и огромные