Джерри с трудом сглатывает.
— Извините, мэм.
— Не парься, Джеррик. — Я облизываю губы, глядя на Бена. — Просто сделай.
Он убегает. Раздражённо фыркнув ему вслед, Бен гладит Падме, будто её психику могло травмировать то, что отец повысил голос. Она что-то лопочет и играет с куклой, не обращая на нас с Энакином никакого внимания. Привязанная к широкой груди Бена, она и сама — ни дать ни взять кукла.
ох… как спокойно. Голосок вклинивается, всё такой же бесполезный сучонок. трое щенков от нашего бена… трое крупных щенков… большой безопасный дом…
— Опять голос на тебя слюни пускает.
Бен ещё с секунду гневно взирает на Джерри, после чего подходит забрать Энакина.
— В самом деле?
Я киваю и поднимаюсь, давая освободить себя из этой хитроумной детской приблуды. Когда течка близко, голосок начинает попискивать, но мой график достаточно гибкий, и я могу его побаловать. Мы передаём Лею Хану, а близнецов — Джессике или Роуз. Джесс обычно дома с Кайдел или По, и эти двое подменяют друг друга, если надо, как подменяют друг друга и в других вопросах.
Лея уже спрашивала нас: «Мам, а почему тётя Джесс целуется то с дядей По, то с тётей Кай?» Я просто ответила, что они крепко дружат, и это сподвигло Лею поцеловать в школьном туалете свою подругу. А потом ещё одну. И ещё. Дети — загадочные существа.
Бен чуть сдвигает Падме, чтобы уместить у себя на груди и Энакина тоже. Мне кажется, это был упорос — назвать их в честь супружеской пары, но Бен так не думает.
Энакин открывает сонные карие глазки и, не давая Падме опомниться, целует её в щёку. Она заходится в рыданиях, и Бен превращается в курицу-наседку, квохча над ней, пока Энакин отвлёкся на свою руку. Сын разглядывает конечность с недоумением, поворачивает туда-сюда, будто впервые видит.
Я оправляю на себе костюм и треплю Энакина за пухлую щёчку.
— Знаю, милый. Ручки, да?
Он засовывает кулак в рот и смеётся. Люблю его. Я их всех очень люблю, но Энакин — тот ещё бандит, а я, как выяснилось, к бандитам не равнодушна.
— Я позвоню Кайдел, — предлагает Бен. Он, как и всегда, начеку, зная, что течка вот-вот начнётся.
— Их может взять Роуз. Всё равно мы собирались встретиться, чтобы дети поиграли. — Я тереблю маленькую ножку Энакина и улыбаюсь, глядя на Бена. — Но теперь играть будут мамочка с папочкой.
Моя пара одаривает меня дерзкой ухмылкой и неспешно целует в губы. После нескольких месяцев совместной жизни постоянные вязки, слава богу, остались в прошлом, и мы можем по-быстрому перепихнуться в постирочной, пока спят дети. Благодаря медикаментам течка наступает дважды в год, и у Бена она всегда провоцирует гон. Нам проще отправить детей в отпуск на недельку, чем рисковать, что они застукают нас за еблей.
Наш поцелуй становится жарче, но тут Падме, как обычно, начинает выть. Бен отстраняется, чтобы успокоить её, не обращая внимания на сына, который так и вырубился с кулаком во рту. Энакин буквально жрал краску. (И что? В ней ведь не было свинца.) Дети неистребимы.
Я смотрю на часы, и у меня вырывается стон.
— Ладно, мне пора. Поставь автокресла в Бэтмобиль, но, если кто-нибудь вздумает блевать, высунь его головой в окно. Если, конечно, не собираешься чистить тачку за свой счёт.
— Мама доверяет папе свою машину за восемьдесят тысяч долларов! — Бен ахает, глядя на близнецов, которые смотрят на него, разинув рты. — Помните, как он разбил предыдущую машину, и мама целый месяц с ним не играла? Конечно, вы не помните, это было до того, как мы набухались на Новый год и зачали вас.
— Вот будешь говорить подобную херню, и Энакин точно начнёт наряжаться в платья.
Я хватаю сумочку и целую близнецов в лобики. Бен накрывает их уши ладонями и прижимает друг к другу головами, чтобы не слушали.
— Рей, это была шутка, — говорит он, внезапно посерьёзнев. — Энакин может делать всё, что захочет.
Три пары тёмных глаз смотрят на меня, моргая. Я быстренько их фоткаю, чтобы не упустить момент, и смеюсь, глядя на то, что получилось. Поставлю на заставку телефона.
Энакин играется с титановым обручальным кольцом Бена, когда возвращается механик Джерри. Наконец-то моя машина готова, и в переносе автокресел нет нужды. Пока я расплачиваюсь, Бен опирается на стойку, и все шесть карих глаз изучающе глядят на дрожащего беднягу Джерри.
Мы выходим на улицу, навстречу солнечному Лос-Анджелесскому дню, все в солнцезащитных очках. Свои Энакин жуёт, а Падме, кажется, сейчас расплачется из-за тех, что на ней. Лея, сидя вместе с Ханом на лавке со столиком, неистово машет нам и чуть не роняет свой рожок с мороженым. Я улыбаюсь, глядя, как механик подгоняет мою тачку.
— До вечера? — спрашиваю я, будто не знаю ответ.
Бен наклоняется и целует мою метку единения.
— До вечера.
Я обнимаю его за шею и прижимаю к себе так крепко, что дети начинают пищать. Стоит мне отвернуться, и Бен шлёпает меня по заднице, но я показываю ему средний палец — так, чтобы Лея не увидела. Она снова мне машет и роняет-таки мороженое, но они с дедом лишь смеются над этим.
На мгновение я задерживаюсь у двери машины, наблюдая, как силуэты моих родных сливаются с тенью. Это были долгие тринадцать лет с Беном, и мы не всегда жили вместе, но каждый раз возвращались друг к другу. Теперь мы остепенились и довольны всем так, как я и мечтать не могла.
Он оглядывается, садясь рядом с Леей, и она льнёт к его плечу. На ней, кстати, точно такие же дурацкие солнечные очки.
— Сфоткай нас! Мы так ещё посидим, — кричит он.
— Уже, придурок! — отвечаю я.
Бен смеётся, пока я усаживаюсь в свою Ауди. Какой же он говнюк! И всё-таки он — мой говнюк.