бомбили мне приснилась толстуха из Токио. Помнишь, возле бара на площади? Толстуха в костюме мыши, что подвела итог нашему спору? Мы решили, что первый встречный решит судьбу человечества… Если скажет "ДА" – значит шанс исцелиться есть. Если "НЕТ", значит ничего уже не исправить…

В моем сне она снова кричала "НЕТ". Так громко, что дома начали рушиться. Я проснулся в холодном поту.

Кэт, я думаю господь посылает нам знак этим сном. Когда решишься – я с тобой".

Мужчина отодвинул письмо.

Отхлебнул из кружки, обхватил голову ладонями и молча смотрел в одну точку. Одна за другой на стол шлепались крупные капли слез. "Господи! Помоги мне! Помоги принять правильное решение!" – прошептал он, хотя прекрасно знал, что решение уже принято. Кэтти встал и вышел на улицу. Поднял к небу глаза и, соединив вместе ладони, принялся бормотать: "Господи, прошу тебя, дай мне мудрости. Помоги не наделать ошибок. Пошли мне гармонию и уверенность. Так больно. Так страшно".

Постояв несколько минут, он понял, что впервые в жизни молитва не принесла ему облегчения. И хотя чего-то подобного и следовало ожидать, это было особенно страшно.

"Дай мне знак, если я задумал неправильное. Останови меня, Господи! Дай мне умереть прямо сейчас! Пока душа не взяла греха великого!

Или помоги! Чтобы все получилось во славу твою…"

Кэтти быстрыми шагами прошёл за дом и распахнул ворота, ведущие в лес. Потом зашёл в курятник и, взяв за шкирку, начавшего брыкаться медвежонка, вынес его из лагеря.

"Иди! – прокричал он, – ты свободен!"

Перепуганный зверёныш, загребая передними лапами пополз в сторону. Задняя часть по-прежнему безжизненно волочилась по земле.

"Как же гадко на душе!" – прокричал мужчина и направился в сторону дома, на ходу вытирая рукавом застилающие глаза слезы.

Дома он схватил ружьё, передернул затвор и, продолжая повторять "Как же гадко на душе!" , направился к выходу.

Без труда отыскав медвежонка, который успел отползти всего на пару метров, Кэтти навёл на него дуло и прицелился.

"Самый страшный грех, – процедил он, – это равнодушие".

Раздался выстрел.

"Я беру на себя грех убийства и избавляю тебя от мучений!"

Кэтти передернул затвор и выстрелил ещё раз.

"Я руки твои! Зло не проходит дальше меня. Верю свято, что поступил правильно".

Мужчина вернулся в дом и в ящике стола взял ржавый тяжелый ключ. Подошёл к кровати и резким движением отшвырнул её в сторону. Сорвал со стены узорчатый ковёр, за которым оказалась дверь, с помощью ключа отпер замок.

Оказавшись внутри маленькой комнаты, Кэтти щёлкнул выключателем, и помещение преобразилось. Множество устройств и приспособлений пробудилось от долгого сна. Зажглись мониторы нескольких компьютеров. Два больших, на полстены каждый, телевизора. На экранах поползли графики, числа и бегущие строчки. Несколько мониторов обновили страницы популярных соцсетей. Почти двести тысяч новых сообщений только в одной из них.

Кэтти сел в кресло.

Тяжело вздохнул и взял трубку военного спутникового телефона. В ней сразу послышались гудки соединения с оператором.

– Слушаю вас, сэр. – произнёс приятный, немного испуганный женский голос. – С кем соединить?

– Не нужно ни с кем. Записывайте…

Начальнику департамента безопасности. Завтра, в 9.00 по моему времени, доставить меня в головной офис…

Начальнику департамента науки и исследований… Полная мобилизация всех сотрудников и ресурсов…

Подтверждаю запуск программы "Мальвина".

Начальников остальных департаментов оповестить… В 19.00 всеобщее собрание.

Кэтти замолчал.

– Неужели это правда? – промолвил он тихо. – Неужели центр "Добро. Восток" уничтожен?

– Да, сэр, – ответила телефонистка. Ее голос перестал быть уверенным, задрожал. – Сожгли его со всеми волонтерами, врачами, учителями. Мой брат был там, сэр.

Кэтти снова замолчал.

– Ещё что-нибудь, мистер Менсфилд?

– Да. Позвоните Чарльзу. Передайте, что мы начинаем…