аквариумы, полные обнаженных дрожащих тел, хлюпающих в грязи. Потом — твари, которые жили внутри других тварей и настолько обезумели, что были совершенно безобидными для нас.

По стенам взобрались вьющиеся растения.

В них скрывались мелкие создания и разглядывали нас. Или они стали частью этих растений?

Она осмотрелась будто в поисках оружия, но мы были против оружия.

— Скоро все кончится, — сказал я. — Для некоторых уже кончилось.

Она кивнула. Я знал, что она мне верила. Мы не были безоружны теперь, когда бросили их.

То, что казалось убранством над головой, в основании U, на самом деле оказалось рядом ликов, выступающих из стены чуть выше длинного двухместного диванчика с тонкими малиновыми подушками. Их было порядка двадцати-тридцати, и они разнились от кабанов и толстых ящериц до существ, очень похожих на женщин. Выражения их изменялись медленно — будто они находились под действием успокоительного. Ни один не казался дружелюбным. Ни один не мог говорить, а взглянув на их горла, было очевидно, что им требовалось некоторое вмешательство хирурга. Этого и стоило ожидать. Но на что им было оттуда смотреть?

Моя напарница опустилась на колени и всмотрелась в лицо женоподобной твари. Различие между ними показалось не столь большим. Но все же было.

— Эти подушки раньше были белыми, — сказала она, глядя в открытые серые глаза женщины-твари. Жидкие волосы у той ровно свисали. От нее исходил запах гнили.

— На них что-то просыпали, — заметил я.

— Мы можем их освободить?

Как и я, она поняла, что это были не просто лики. Тела, находившиеся позади них, должны были спускаться к живым гробам за диваном. Касались ли они ногами какой-либо поверхности? Или просто висели на крюках? А если так, то что было под ними?

Я не посмел положить руку ей на плечо. Если их загнали внутрь, то выпустить их уже нельзя.

— Разве ты не видишь, что они уже свободны? — спросил я.

Это было видно по их глазам. Если их мышцы лица, челюсти, носы и рыла, содрогаясь, отстранялись в беззвучной ярости или унынии, то глаза смотрели прямо вперед — мертвые, как ни что другое, что нам попадалось прежде.

— Это сделал большой человек, — заметила она, но мне послышалось, будто это был вопрос.

— Нам нужно идти дальше, — произнес я.

Ряд ликов тянулся к двери, а та выходила во второй коридор, который уводил обратно, несмотря на то, что на крыльце был лишь один вход.

Она поднялась и непроизвольно оглянулась на уже пройденную часть коридора.

— Свет погас, — сказала она. — Свет гаснет.

Это была правда. Каждая лампа, каждый тусклый канделябр гасли один за другим, оставляя вокруг себя все больше и больше теней. Больше и больше тьмы. В тех местах очертания начинали двигаться там, где никаких очертаний не было.

Был ли озноб, что я ощутил, предчувствием? Не знаю. Скоро все должно было закончиться.

— Нам нужно идти дальше, — повторил я.

В этот раз, наверное, мой голос дрогнул. Не знаю.

* * *

За дверью открывался второй коридор. Без розовых деревьев. Без ковра. Без висящих картин. Стены были такими же белесыми, что и с наружной стороны дома. Всюду чувствовался запах крови, а свет исходил от голых ламп и мерцающих неоновых полосок. Пол был покрыт линолеумом, а тянущееся пятно принимало форму запутанной петли и исчезало вдали. Теперь оно тянулось не только на полу, но и поднималось по стенам на потолок. Безумно извивалось. Не превращалось в прямую линию.

Конца коридора не было видно. Деревьев и кустов тоже. Лампы теперь гасли одна за другой, едва мы проходили мимо, а когда я обернулся, то увидел длинную тень — она уставилась на нас, прислонившись рукой к дверному косяку. Затем она пропала.

— Он здесь? — спросила она.

— Да, — сказал я.

Она сделала шаг, затем другой, и я какое-то время следовал за ней, позволяя ей вести себя.

Мы подошли к месту, где стена сменялась огромной стеклянной клеткой с меняющейся и мельтешащей темно-коричневой влажной массой, нарушаемой лишь кровавым блеском.

— Что это? — теперь был мой черед спрашивать.

Она ответила не сразу.

— Скворцы. Их очень много и им так тесно, что они не могут двигаться и сковывают друг друга.

Теперь я различил крылья, клювы и пернатые головы. И глаза — живые, беспокойные, измученные.

— Для чего они могли ему служить? — спросил я.

Она лишь надрывно усмехнулась, взяла меня за руку и попыталась оттащить прочь. Я воспротивился.

— Для чего они могли ему служить? — повторил я, но она по-прежнему не отвечала.

Я заметил вход в клетку. Небольшая комнатка внизу, в которую человек мог вползти, чтобы закрыть за собой дверь и открыть другую, полупрозрачную, ведущую к птицам. Вовнутрь вел красный след, который затем возвращался обратно.

Она заметила, куда я смотрел.

— Для чего туда заходить? — спросила она.

— Тогда я смог бы узнать, для чего, — сказал я.

— Может, смог бы, а, может, и нет. Но вышел бы оттуда безумцем.

— А сейчас я не безумец?

Глядя на стеклянную клетку, я никак не мог рассмотреть отдельного скворца. Они стали чем-то иным.

— Ловушка, — сказал я, уводя от них взгляд.

Она пропустила меня вперед. У нас не было оружия.

Я сказал, что не было.

Был ли я прав?

* * *

Свет позади нас затухал. В окнах теперь не было видно леса — лишь тьма. Ночь уже наступила и продолжалась, пока мы проходили по коридору. Скворцы не шли у меня из головы. А вместе с ними — беззвучные крики, что раздавались у них внутри.

Мы подошли к просторной обособленной зоне, выдолбленной во внутренней стене. Я и не думал, что такое возможно внутри дома, пока не вспомнил о втором этаже и о том, что своей крышей со шпилем он напоминал часовню.

В этой зоне лежало огромное человеческое тело, собранное из множества других тел. А в его вспоротом брюхе были тела животных — настолько разных, что невозможно было описать. Расчлененные и собранные вновь, они создавали собой еще более странных существ. И у этих существ были свои существа. Пока мы наблюдали эту картину, она словно удалялась от нас, как если бы мой разум желал как можно дальше отстраниться от нее. Лицо исполина тоже было неоднородным — как сшитое из лоскутов несметных возможностей. Плоть — это всего лишь плоть, кожа — всего лишь кожа, мышцы — всего лишь мышцы. Все могло меняться и становиться иным. Здесь царило отчаяние, будто нечто тщетно пыталось найти решение, которое никак не приходило.

След, тянувшийся по стенам, потолку и полу, продолжался и за стеклом, отделявшим нас от этого зрелища. Здесь он прерывался, хотя коридор уходил дальше. Каким-то образом эта особенность взволновала меня