смаковал действительно очень вкусную настойку Марцинкевича и пытался подвести итоги года.

В сумбуре своих личных дел он уже давно отчаялся разобраться и решил просто плыть по течению. С Валерией ему было хорошо, но кто знает, кто знает… Почему-то вдруг всплыли в памяти давние слова старшего коллеги о том, что самое интересное в его жизни началось лет после сорока. Интересного там, действительно, было много: развод, оргвыводы по партийной и служебной линии – дело было еще в те советские времена, о которых почему-то вспоминают только хорошее, хотя, как и во все времена, хватало разного – несколько бестолковых лет, а затем новый счастливый брак, постепенное некоторое выправление карьеры, но уже без шансов достичь того, чего этот человек явно заслуживал.

Так что мысли крутились, в основном, вокруг происходящего в государстве. Как оно там дальше будет, Ильин не знал, но для себя решил, что слово «преемственность» он вычеркнет из своего вокабуляра и больше не произнесет ни разу в жизни.

Этой самой «преемственностью» его, как и других граждан страны, кормили ежечасно и ежеминутно со всех экранов. Оно звучало во всех выступлениях официальных лиц вне зависимости от темы, места и аудитории. Иногда возникало ощущение, что идет соревнование, кто сумеет вставить его в свою речь, комментарий или просто реплику раньше: если не первой фразе, то в первом абзаце, если не в первом абзаце, то на первой странице. Этакая массовая клятва верности. Вспоминался бессмертный Войнович и его редактор, который установил для себя норму «сталиных» на газетную полосу.

Было смешно и грустно. Смешно – потому, что в большинстве случаев эта самая «преемственность» оказывалась притянута за уши, да и вообще веры ораторам не было никакой. Грустно – поскольку Ильин отдавал себе отчет в том, что очень скоро маятник качнется в другую сторону, и те, кто сегодня кричат о «преемственности», будут громче всех обличать, вскрывать и вещать о своей борьбе с прежним режимом. И все опять пойдет вразнос. Невольно вспомнилось что-то из самого детства, когда сразу после смещения Хрущева так же кричали о «коллективном руководстве» и показывали по телевизору бодрую тройку Брежнев-Подгорный-Косыгин, правда, очень недолго, и к началу 70-х от этого руководства мало что осталось.

Ильину было даже не интересно взвешивать шансы тех трех «крупных политических деятелей», которые были, как бы, предложены стране кандидатами на роль преемника, – все они казались очень временными фигурами. Его вдруг посетила странная мысль.

Не так важно, что тот или иной лидер сумел сделать на посту главы государства. В конце концов, когда-то великие свершения нужны и возможны, а когда-то можно ограничиться просто неторопливым поступательным развитием. Гораздо важнее, как он передает власть преемнику – спокойно и естественно, при общем понимании, что полезное никто ломать не будет, а последует дальнейшее развитие в соответствии с нуждами времени, или же влиянием обстоятельств, срочно, когда все от него уже устали, навязывая всем эту самую «преемственность», от которой очень скоро не останется и камня на камне. И тогда весьма велик шанс того, что позднее вместе с водой выплеснут и ребенка, и будут опять ломать устои и институты, которые дались обществу дорогой ценой и немалыми усилиями. И дело даже не в том, подготовил уходящий лидер или нет себе достойную замену. Вполне возможно, что его представления о будущем курсе ошибочны, и время выдвинет на самую вершину властной пирамиды совсем других, не входящих в нынешнее «политбюро» людей. Главное другое – эта замена должна проходить так же естественно и легко, как меняются времена года, время суток, поколения людей и вообще все на земле.

«– Опять наши доигрались, – с горечью подумал он, и ему вдруг безумно захотелось салатов, которые Валерия с дочерью явно уже закончили резать у себя на кухне. – Ну их всех на фиг. Пора Новый год праздновать. А потом разберемся».