Что-то руки озябли. И плечам холодно...

  Зоя потерла ладони друг о друга, подошла к батарее под окном - погреться, заодно проверить, работает ли отопление. Прикоснулась и тут же отдернула руку: отопление работало на полную мощность, как всегда в декабре.

  Какое сегодня число - десятое или одиннадцатое? Мельком глянула на отрывной календарь, висевший в простенке. Календарь тощий, всего несколько листков осталось - конец года. В глаза бросились две черные единицы, строгие, прямые, как солдаты на параде. Одиннадцать - число, которое в лото "барабанные палочки" называют.

  Время? Подняла глаза на антикварные, в узорчатом, деревянном корпусе часы, которые приобрела когда-то у знакомого еврея - искусствоведа. Он уезжал на постоянное жительство в Израиль, дальней дорогой через Вену. Увозил с собой жену и дочь, тащить же имущество не имел ни сил, ни денег - распродал по дешевке. Часы были четкие, "глазастые": белый фон, черные, выпуклые цифры и стрелки, заметно разные по длине. Они показывали "без пятнадцати два", а между стояло название фирмы "Г-н Мозеръ", написанное по-дореволюционному с твердым знаком.

  На три у Зои назначена важная встреча, чем бы пока заняться? Книжку читать неохота, в магазин идти не с руки: увлечется покупками, не успеет вернуться. Подружке Ирине Бугримовой позвонить? Только не сейчас. Она болтать любит, заведет на полчаса песню про любимого льва Цезаря: то у него зуб заболел, то шерсть на животе стала выпадать. Будто других забот нету.

  Взглянула еще раз на календарь - что там интересного написано? Нащупала на лбу очки, опустила, прищурилась, прочитала между датами "1917 - 1981": Шестьдесят четвертый год со дня Великой Октябрьской социалистической революции. Далее стояло время восхода-захода солнца и луны - совершенно бессмысленная информация, которая присутствовала во всех советских календарях. На нижней половине листка "важное" сообщение: "55 лет со дня создания Кипрской Коммунистической партии" и рисунок - загорелый дядька в панаме, с гроздью винограда. Неподходяще выглядит он для суровой русской зимы. Лучше бы шапку-ушанку надел...

  На улице прямо-таки крещенские морозы, а на душе у Зои - тепло, отрадно. Сердце греет ожидание: скоро, очень скоро она увидится с самыми дорогими людьми - дочерью и внуком. Виза получена, билет куплен, восемь деньков осталось подождать. Поскорей бы они прошли, тянутся как недели.

  Соскучилась она по кровиночкам родненьким, исстрадалась в разлуке. Виктория с Крисом живут далеко - на другом континенте, за тридевять земель и океаном. В государстве, которое родина считает врагом номер один, ведет с ним холодную войну и гонку вооружений. Обыкновенным гражданам поездки туда запрещены, официальным - в сопровождении кагэбэшников, артистам - по особому распоряжению министра культуры. Даже если на руках вызов от родственников, получить разрешение на выезд почти невозможно. Сплошная нервотрепка, на луну легче слетать.

  Эх, политика... Сколько судеб из-за нее разрушено или не состоялось.

  Вроде, цель - навредить врагу, а получается - страдают свои же.

  Какой в том смысл? Зоя не знала. И не хотела знать. Судьбе было угодно, чтобы Виктория жила на родине отца, в Америке. У нее все благополучно: замужем, растит сына, иногда снимается, правда - во второстепенных ролях. И то хорошо, иностранцам на большее рассчитывать не приходится. Других советских актеров там вообще не признают и не приглашают даже в эпизоды, хотя на родине имели невиданный успех.

  У них незавидная судьба: уехали, прежние связи порвали, в Америке не прижились. В Союзе их заклеймили "предателями", обратный въезд запретили. Друзей и родных держат "под колпаком".

  Иметь родственников за границей предосудительно, хуже, чем за решеткой. За то Зоя попала в категорию "неблагонадежных". Но разве желание повидать близких автоматически означает намерение изменить Родине? Вопрос без ответа: никогда не знаешь - что на уме у советских "компетентных органов".

  Могли бы скидку сделать на ее известность, не устраивать препон, не унижать подозрительностью. Она уже три раза навещала дочь, ни в чем предосудительном замечена не была: контактов с "предателями" не искала, порочащих интервью не давала, секретов не открывала. Да и какие она знала секреты? Разве что - кто из актеров спит с чужой женой во время выездных выступлений. Секрет Полишинеля.

  Но нет, органы не делают исключений, каждого желающего выехать за рубеж подвергают тотальному контролю. Каждый раз одно и то же. В рамках проверки на благонадежность запрашивают кучу бумаг, часто бессмысленных: характеристику с места работы, справки с места жительства, о составе семьи. Обязательство вернуться в срок заставляют подписывать. Каждый раз беготня по инстанциям, выстаивание в очередях - испытание на прочность.

  Эти очереди, неподвижные, изогнутые змеей, воняющие летом - потом, зимой - нафталином, Зоя ненавидела люто. После них теряла трудоспособность на целый день - возраст давал о себе знать, тюрьма не прошла беследно. Вернется домой, упадет на диван и не шевелится, прислушивается к боли: шею свело, переломанные пальцы ноют, голова тяжелая, напряженная как чугунный чан, кажется дотронешься - загудит.

  Боевая энергия ее поубавилась, покоя хочется.

  Но жаловаться Зоя не любила и не собиралась. Мороку с добыванием визы забывала, как только садилась в самолет. Еще не взлетев, ерзала в кресле нетерпеливо - скорей бы уж приземлится. Когда в окошке появлялись поля нью-йоркского аэропорта с крошечными самолетиками в ряд, сердце вскакивало с места и неслось галопом.

  А когда заключала дочку и внука в объятия, радость била через край. Зоя не постеснялась бы прямо в аэропорту пуститься в пляс, только строгий взгляд зятя останавливал.

  В машине садилась сзади, вместе с Викторией, держала ее за руку, не сводила глаз. Какая же она красавица! Умница, талантливая - самое лучшее от родителей взяла. После отъезда из Союза похорошела, поправилась, значит, заботы не тяготят. Рассказывает - с мужем-пилотом полмира объездила. Ну слава Богу, пусть в любви и достатке поживет, за себя и за мать.

  Насколько счастливы были