семьями в столицу, вершили дела большой государственной важности, он, Сазонов, был словно незримыми цепями прикован к проклятому смрадному Иваново-Вознесенскому промышленному району, к самой несчастной губернии, захваченной, по сути, рабочими боевиками, которые держат в вечном страхе и полицию, и казаков, и его, губернатора. Разнузданная рабочая голытьба, вооруженная винтовками и револьверами, контролирует железную дорогу, все фабрики, каждый городок, совершает нападение на тюрьму, где содержатся политические. Где берут оружие? Все очень просто: несколько парней устраивают ложную драку, ротозей-полицейский ведет мнимых драчунов в участок — и тут происходит невероятное: драчуны набрасываются на полицейских, связывают их, а потом, ухмыляясь, спокойно разбирают из пирамид винтовки, насыпают в мешки патроны. После чего — ищи ветра в поле!.. В Российской империи столько губерний, что всех не упомнить. Есть тихие, патриархальные; есть сибирские, каторжные, где почти военные законы; есть области, заселенные инородцами, где достаточно сотни казаков, чтобы погасить любую смуту. И из всего обилия губерний судьба уготовала Сазонову самое что ни на есть тяжелое — Владимирскую губернию, подлинный вулкан, беспрестанно изрыгающий стачки, забастовки, демонстрации, митинги. Черная лава, расцвеченная красными флагами, растекается по площадям и улицам, и ее ничем невозможно остановить. В протоколах и донесениях все это имеет название — «беспорядки». И всегда получается, что в беспорядках повинен он, губернатор. Из Петербурга летят грозные депеши, Сазонова обвиняют в либерализме, в попустительстве. И никому невдомек, что живет он под прицелом, под вечной угрозой покушения. Почему-то модно стрелять в губернаторов. Он не принадлежит к людям с уязвимой психикой, но иногда на него нападает страх, самый настоящий страх. Среди ночи он достает револьвер и, шатаясь, хватаясь за стены и двери, бродит по коридорам собственного дома, стараясь уйти подальше от спальни, где его могут прикончить во сне. Он не доверяет охране, собственным лакеям. А если приходится выезжать, окружает карету усиленной конной охраной и охраной тайной.

С приходом Столыпина к власти Сазонов воспрянул духом: ведь они считались добрыми друзьями. В кулуарах совета дворянства поговаривали, будто бы Петр Аркадьевич тяготился постом министра внутренних дел, а однажды намекнул, что преемником на этом посту хотел бы иметь Сазонова. Потому-то, когда Столыпин пригласил его в свой кабинет, Сазонов почувствовал сладостную истому в груди. Только теперь он в полную меру ощутил, как опротивел ему замызганный городок Владимир с его тюрьмой, земской сволочью, казармами, пьяным офицерьем, полицейскими. Может быть, именно сейчас Петр Аркадьевич объявят высочайшее повеление… Позолота на стенах и потолке кабинета как бы отгораживала теперь Сазонова от той низменной жизни. Он уже считал себя причастным к высшим сферам, к значительным событиям, прикидывал, кого из друзей придется перетащить из губернской трясины в министерство под свое начало. В нем вдруг проснулась жажда деятельности, он еще может проявить себя в полную меру на новом посту. Да, да, железом и кровью… Он будет беспощаден. Он станет недосягаемым для рабочих дружинников и тогда-то расквитается за все. И так же, как Петр Аркадьевич, будет оправдывать каждый свой твердый шаг государственной необходимостью. Государственная необходимость — существо без души; оно лишено сострадания и милосердия. Чем больше крови, жертв, жестокости, тем лучше. Сазонову не нужны почитание, уважение, слава, репутация доброго, умного правителя; ему необходимо, чтобы его боялись. Месть за свой постоянный страх, за всегдашнюю приниженность…

В чертах лица Столыпина было что-то неукротимое, маленькие глазки блистали холодно и остро. Он провел ладонью по коротко подстриженным волосам — его характерный жест — и сказал:

— Ваше назначение на пост министра — дело почти решенное. Есть маленькое «но». Поймите меня правильно: сейчас от вас одного зависит, как скоро состоится назначение. Я готов хоть сегодня сложить полномочия министра. Вся думская фронда, разумеется, настроена не в вашу пользу. Наш поход против Думы может не дать нужного эффекта, пока на местах существуют все эти социал-демократические комитеты с их агитаторами. Арестовать депутатов — все равно что обрубить ветки у дерева. Нужно выдрать корни. К несчастью, корни очень разрослись в вашей губернии. Иногда мне кажется, что именно оттуда идет все. Кто они, агитаторы? Почему они не арестованы? Кто, например, автор вот этой прокламации? Кто входит в Иваново-Вознесенский комитет РСДРП?

Столыпин взял из кипы одну из листовок и протянул ее губернатору. Сазонов знал содержание листовки. Тут были такие слова:

«Царь надеялся, что Дума будет послушной игрушкой в руках его министров-погромщиков и убийц — Столыпиных, Стишинских, Павловых…»

Под каждой прокламацией стояла подпись: «Иваново-Вознесенский комитет РСДРП». Но, даже не будучи стилистом, Сазонов мог определить, что все прокламации составлены одним и тем же лицом, опытным журналистом. Да, у автора прокламаций имелся свой, только ему присущий стиль:

«А там, наверху, в раззолоченных палатах царя, князей и министров, идут шумные ликования — что им до народных страданий! Они ведь сыты, у них всего вволю. Там пьют и едят, поздравляют друг друга с избавлением от опасности, там благодарят Столыпина за разгон Думы, за лихую расправу с «крамольными» депутатами, осмелившимися заявить, что не всё в России так, как следовало бы, что не след бы одним с голоду умирать, в то время как другие объедаются и опиваются».

Стиль остается стилем. А самое страшное в том, что этот неведомый автор был личностью широко образованной и осведомленной: он знал, что делается за закрытыми дверями совета объединенного дворянства, в Думе, на окраинах России, наперед определял каждый шаг правительства, разбирался в экономических вопросах, легко оперируя цифрами. Отблеск высокой культуры лежал на каждой его листовке. Если бы он разоблачал, клеймил — было бы полбеды. Но главная опасность состояла в том, что он учил рабочих, как объединяться. И то не были советы дилетанта. То было глубочайшее проникновение в психологию задавленного раба, страстный призыв разогнуть спину, несокрушимая уверенность, что близится новая революция. Даже Сазонов, ненавидящий неведомого автора-агитатора, вынужден признать, что ему, губернатору, всей жандармерии и полиции приходится иметь дело с человеком незаурядным, несомненно имеющим большой и