Однажды в город приехал театр. Театр? Или цирк?... Стоит лишь прищёлкнуть пальцами - и вот трагический актёр превращается в клоуна, огромный мавр, только что подбрасывавший два каменных жернова, с нежностью берёт флейту, а слепой поэт, декламируя, расхаживает по высоко натянутому канату, - и ещё, смотрите-ка: как хитро́ размалёван брезент их фургонов! Вон там, сбоку - тот пейзаж мог бы соперничать с картинами из городской галереи. И как мастерски рисует портреты углём старая цыганка!... - Город очнулся. Забегали мальчишки, клерки, торговки: не опоздать! - не опоздать на площадь, где на помосте перед занавесом два скомороха жонглируют двадцатью четырьмя апельсинами, и где вот-вот начнётся самое главное - представление!

        И представления начались. Каждый день раскрывался занавес, каждый день площадь была запружена толпой - и никто, даже раздосадованные педанты (они, кстати, сидели по домам), не знал и не думал, когда театр уедет. В программе были акробаты и фокусники. И клоуны. И разные штуки, из-за которых публика восклицала от изумления. А ещё забавные пьесы. Смешны были и трагедии. Финалы комедий же вдруг опечаливали самых умных, - те, тёплые от смеха, украдкой вздыхали и по вечерам мелко-мелко строчили на бумажных листках - каждый своё. Программа вроде и не менялась - но жесты и шутки актёров чаще не походили на вчерашние, представления - захватывали дух даже пересмотренными несколько раз. И изо дня в день количество зрителей не убывало.

        Была только одна несообразность. Пока на сцене беспрерывно падали клоуны, шпагоглотатель заканчивал свою трапезу, а фокусник вытряхивал из чьего-то башмака дождь золотых монет, в самом углу сцены, перед кулисами медленно танцевала девушка. Она была невысокой, как подросток. Каждый, кто хоть раз видел все представления, знал, в каком номере она участвует - в танце на саблях. Под странную музыку танцовщица взбиралась на решётку из остро наточенных лезвий. Музыка околдовывала - она заставляла ёжиться, не будучи страшной или патетической, - и несколько минут босые девичьи ноги переступали по саблям без осторожности... и без малейших повреждений. Однажды кто-то вызвался проверить остроту сабель и с разрешения актёров бросил на них живого кролика. Все увидели тогда, что затрепетавший кролик рассечён на части. И сталь, и кровь - всё было настоящим. Но вот номер на саблях заканчивался - девушка занимала обычное место сбоку сцены и вскоре продолжала танцевать, хотя шло уже другое представление. Как так?! - возмущались ценители артистического искусства, - её танец оторван от происходящего! Она отвлекает внимание зрителей! Но тем, кто требовал разъяснений, никак не удавалось отыскать среди ветхих фургончиков на задах сцены, кто же управляет этим театром, а актёры встречали критиков улыбками - и молчанием.

        Постоянные зрители привыкли к танцовщице. Время от времени их взгляд скользил вбок, отмечал фигурку - и возвращался к представлению. Девушка танцевала тихо - был неслышим стук её пяток. Её обтягивал костюм-трико, оставив открытыми предплечья и икры, в круглом вырезе у шеи мерцала бледная кожа. Её волосы были собраны в хвост, на висках выбивались несколько прядей. Иногда, протанцевав весь антракт, девушка садилась на доски и смотрела на толпу своими тёмными глазами, упиралась подбородком в сложенные на коленях руки, улыбалась, - и внезапно могло казаться, что это она - единственный зритель перед площадью с шевелящейся мозаикой лиц, шляп, сюртуков и платьев. После отдыха девушка снова начинала танцевать. Её танец был прост, текуч и неповторим. Временами совершенно поглощал её: перестав поглядывать на публику, она танцевала будто во сне. И цвет её одежды... он менялся: вчера она танцевала в лиловом, а сегодня - в чёрном, в оранжевом она казалась язычком пламени, в жёлтом - икры оказывались смуглыми, ярко-зелёный цвет, напротив, делал её более хрупкой и бледной, а синий ещё и проявлял на лице серые тени, почти морщины - или просто она была в тот день нездорова? В синем девушка, нарочно подобрав оттенок, сливалась с обивкой кулисы, исчезало всё кроме головы и шеи на полукруглой подставке, голеней и предплечий цвета кости: голова-фокусник, закрыв глаза, вращаясь в воздухе, жонглировала двумя булавами, две другие, вертикальные, покачивались, ступали друг за другом на полу, - и тому, кто наблюдал за этой маленькой фантасмагорией, приходила мысль, что цвет - самое важное, без чего мир сделается для нас неразличи́м.

        В самом деле, именно разноцветье помогало девушке видеть толпу на площади: там кишели цветовые пятна, что-то светлое плыло над головами - это был лоток разносчика пирожных, потом он исчезал, пирожник, распродавший всё до крошки, принимался глазеть на сцену вместе со всеми. Девушка видела каждое лицо. Натанцевавшись - вытанцевав движение, от которого щемило у неё под сердцем, - девушка садилась и наблюдала за людьми. В дни представлений несколько лиц запомнились ей необычностью, внешней или внутренней, привычка всматриваться в эту последнюю однажды сыграла с ней шутку: она почувствовала чью-то душу прежде, чем увидела лицо, и искала, искала, не могла найти того, кто мог быть таким, он точно присутствовал здесь, на площади, но - всего один раз, больше этого не повторялось. Глядя в толпу, девушка отмечала горящие глаза некоторых мужчин - они пялились на неё, как на главное представление театра! Чаще всего такие граждане не имели иных достоинств, кроме надменной мины и домоседского жирка. Она смотрела ответом, прямо, неотрывно - те вздрагивали и терялись среди зрителей, испугавшись непонятно чего: то ли её открытой улыбки, то ли своих мыслей, вдруг вышедших из берегов. Снова перед девушкой были простые лица горожан. Различия в них давно стали неважны - она искала существенное отличие, выводящее своего носителя из круга людей. Она вот-вот найдёт его... она уже скрестила клинок взгляда с тем, кто потерял себя в этом мире и бессловесно просит её о помощи с другого конца площади.

        И вдруг одним погожим днём танцовщица не появилась. Никого не было сбоку, у кулис, не стало в программе и танца на саблях. По городу поползли слухи. Говорили, что девку похитили и требуют огромный выкуп. Говорили также, будто полиция нашла на окраине города её растерзанное тело, а голову - в одном из самых глубоких колодцев (конечно же, полиция ежедневно лазает по колодцам). В городском соборе уже принялись молиться за упокой невинной души, как появились новые слухи: будто бы цирк