странным, потому они и шептались о инквизиторах, как о психически нездоровых. Но, разумеется, прилюдно так никто не говорил. Только разве что в редких случаях, когда еретики где-нибудь восстание поднимали.

И только всадник подъехал, лицо инквизитора налилось свинцом от гнева, что все его десятки исцеляющих грешную душу ударов были напрасными. Всадником была Эльвин.

Взгляды их встретились. Она на него смотрела с грустью и сочувствием, словно жалела за то, что Реммет так уродует своё тело ради чистой души, а он на неё со злобой и недоверием, как и должен смотреть инквизитор на заклятого врага. Хотел, было, крикнуть, что она бессовестная, но сдержался, решив не портить позитивный опыт общения с Эльвин почти целую неделю. Да и присниться она могла ему совсем не потому, что околдовала. Просто в памяти отложилась. Так что весомых поводов на неё свой гнев вымещать не было. Только разве что позлить её. Но не в том возрасте был Реммет, чтобы делать аналогично тому, что делала Эльвин в доме у смерда.

Неожиданно увидел под ногами её лошади кобеля породы бреветской овчарки – псина королевской осанки с вытянутой мордой, шерстью цвета охры и необыкновенной сообразительностью для собаки. Пробыв с ней неделю, он не помнил, чтобы рядом с ней был этот питомец. Конечно, она могла его и вчера завести, но его нужно было выдрессировать, заставить слушаться. Это далеко не на один день задача, а пёс её слушал так, будто она с ним много лет жила и хозяйничала.

Пёс подбежал и обнюхал Реммета, потом облизал лицо. Инквизитор в ответ сюсюкаться не стал. Лишь похлопал по спине. А после заглянул в глаза и тут же понял: Эльвин слов своих на ветер не бросала. Она обратила смерда Рубу в своего верного пса. А тот, ранее так грубо с ней обращавшийся, теперь, потеряв разум и свободу воли, дружелюбно вилял хвостом перед хозяйкой, ожидая за верность вкусную косточку и чтобы почесала за ухом.

– Ко мне! – воскликнула Эльвин. Пёс прибежал к ней, и они двинулись в путь. Провожая её взглядом, Реммет мотал головой от негодования. Прямо на его глазах совершила дикое беззаконие, а он даже отрубить ей голову не мог из-за метки, вместе с которой навсегда с инквизитором останется и память об Эльвин, к которой он то ли симпатией проникся, то ли возненавидел.

И пусть она, отныне связанная с ним общей судьбой, терзала его разум сильнее плети для самобичевания, молил он только об одном: лишь бы больше никогда не встретить эту рыжеволосую чертовку вновь. Но кое о чём забывал: жизнь всегда плевала на его желания и мольбы. А потому сомнений не было: следующая их встреча была совсем не за горами.