выглядели в воскресные дни в Саар-Брюккене разгуливающие по дорожкам пары: Эберхардт с Изабелью и тетушка Аннелоре с черноволосым бледным Вольфгангом! Ведь тетушка Аннелоре была, строго говоря, молодой женщиной и не была ни дурнушкой, ни толстухой, ни старообразной, и потому встречающиеся им и раскланивающиеся с ними люди переглядывались, тем самым отмечая с удовольствием, что, кажется, и бедняга Вольфганг нашел счастье в их городе… Разумные саарцы считали, что для нищего, больного, хотя и очень привлекательного, молодого человека Аннелоре — прекрасная партия.

Скоро решилось дело и о свадьбе. Пока одной Изабели с Эберхардтом. Но по тому, как кокетливо и ярко стала одеваться Аннелоре, ждали скоро и вторую.

Однако та дорога, которая стала смертной для родителей Эберхардта, счастливой для Изабели и ее брата, оказалась дальней для самого Эберхардта. Но не пугайтесь, он не погибнет на ней, а только уедет однажды на ярмарку в соседний городок, чтобы купить там что-то необыкновенное для милой Изабели, и никогда не вернется больше в славный Саар-Брюккен. И не потому не приедет, что станет обманщиком, нет! Но тут нужна точность и осмотрительность, ибо в течении и пылу рассказа можно поставить не то слово, заменить выражение, подумав: а-а, сойдет! — и все нарушится и не будет ни капли правды в наиправдивейшем повествовании о семье Болингеров, их жизни и приключениях.

Итак, утром рано, пока спала Изабель в своей девичьей спаленке, окнами в сад, цветущий яблонями и ранней сиренью, пока не поднялся милый друг Вольфганг, а только глухой кашель слышался со второго этажа из комнаты с верандой, когда только Аннелоре в чепце и фартуке возилась на кухне, готовя завтрак, в это раннее и тревожаще сладкое своею прелестью утро Эберхардт собрался на ярмарку в соседний город и не велел говорить невесте о том, куда он поехал, дабы поездка была совершенным для нее сюрпризом. Аннелоре, прислушиваясь с тревогой к глухому кашлю наверху, сказала, что Изабели ничего не скажет, но чтобы он приезжал поскорее, потому что все домашние (только так назывались теперь живущие в доме) будут скучать. Эберхардт сообщил еще, что задержится до утра, чтобы не волновать тетушку и не проезжать поздно дорогой… Какой — они знали оба.

Эберхардт уехал, и почти сразу же спустился сверху Вольфганг и, щебеча как птичка, появилась Изабель. Солнечный день начался несколько грустнее обычного, потому что за столом отсутствовало главное для всех лицо, любимое и любящее. Начался день со счастливой тихой светлой грусти, но закончиться так же ему не удалось. Не представляла тетушка Аннелоре, что, до дрожи боясь ночной лесной дороги, она на ней будет прятаться, на ней искать прибежища и ею бежать в самое глухое время ночи, благословляя темноту и шум деревьев.

Увы. Гости Эберхардта оказались преступной и странной парой, которая ждала своего часа, чтобы завладеть немалыми богатствами Эберхардта и Аннелоре. Были ли они братом и сестрой — так и осталось неизвестным. Ходили потом слухи, что Аннелоре видела Изабель в тот день обнаженной, и это был мальчик, прелестный мальчик — подросток… Но что там могло показаться Аннелоре, точно неизвестно, известно только то, что к вечеру этого дня она услышала их разговор, довольно громкий и наглый (они думали, что Аннелоре как всегда в саду или на кухне, либо просто считали ее уже несуществующей и потому неспособной что-либо кому рассказать), — наверное, с подробностями предстоящего убийства и грабежа, потому что не зря Аннелоре кинулась среди ночи в домашних туфлях, не сняв фартука, из дому. Она стучала во все двери, но дверей никто не открывал, потому что от волнения голос ее охрип и потому что саарцы — ни один! — не поверили, что добропорядочная фройляйн Аннелоре бегает как потаскушка по городу и плетет невесть что! И Аннелоре пустилась бегом к лесу. Она поняла, что больше ей ничего не осталось. Злодеи, узнав о ее побеге, нашед ее комнату пустой, кинулись за нею следом. Вот тут и спасла Аннелоре лесная ночная дорога, которая замаливала, видно, свой нечаянный прошлый грех. Аннелоре с ужасом слышала проклятия плутавших в лесной чаще негодяев, в душе проливая слезы от того, что столь прекрасные видом юноши могут быть так черны душой. Голоса удалились, и тетушка полетела легче птицы по дороге в соседний городок, где спокойно спал на постоялом дворе довольный покупками и жизнью ее племянник Эберхардт. Полицейский городка помог разыскать ей племянника, и, выслушав Аннелоре, Эберхардт было оседлал коня, чтобы броситься в Саар-Брюккен или в лес на розыск преступников, но вдруг осел, горестно задумался, вызвал полицию, а сам остался на постоялом дворе. Прибывшие в Саар-Брюккен полицейские в доме никого не нашли, и все вещи, даже серебряные ковши, ложки и другая утварь, оказались нетронутыми. Видимо, решили они, разбойники испугались и оставили Саар-Брюккен навсегда. Что произошло с ними дальше, никто не знает. А Эберхардт исчез тоже. Уехал. Нескоро вернулась и Аннелоре. Стала жить замкнуто, на улицу не выходила, посылала везде прислужницу, пивную «Гоп-гоп, саарцы!» больше не открыла. Говорят, она вышла замуж за полицейского, того, который первым увидел ее бежавшую по дороге в ночных туфлях и фартуке… Кто знает. Какой-то мужчина жил в ее доме, но тот ли… Об этом также ничего неизвестно. Но нас это уже не должно интересовать, потому что для дальнейшей истории тетушка Аннелоре нам не нужна.

Эберхардт Болингер объявился через несколько лет. Но не в Саар-Брюккене, а в маленьком городке близ российской столицы Санкт-Петербург. Высокий, мрачного вида немец, еле-еле изъясняющийся по-русски, но с русскою женою самого простого происхождения. Аграфена Коноплева была вольноотпущенницей одного либерального помещика. Об этом в городке узнали нескоро и неточно, потому что хотя Эберхардт и стал после своего крещения в православную веру Иваном Егоровичем, однако сносно говорить по-русски так и не обучился и менее молчаливым не стал. Молчуньей была и Аграфена Пантелеймоновна.

Ее в городке жалели, очень уж грустны были ее небольшие темно-голубые глаза на мягком круглом неулыбчивом личике. Гадали: не жесток ли с женою названный Иван Егорович, не кричит ли на нее по-своему — и, может, побивает? Но не так это было. Хотя от обходительности, мягкости и прекраснодушия Эберхардта ничего не осталось, не перешло к Ивану Егоровичу, однако к жене он относился ровно и внимательно, вовсе не побивая ее и не изничтожая. Любил ли он Аграфену? Наверное, как-то любил. От нее же, кроме самого обычного женского внимания, ничего не требовал.

За это время Эберхардт как-то усох, стал будто даже еще выше. Никто в городке не мог