связано и с Александром Борисовичем. Он учил меня не только играть на фортепиано, но и теории, и вообще воспитывал меня так, как, вероятно, принято было когда-то в старину воспитывать музыкантов; он играл со мной в четыре руки квартеты, диктовал полифонические диктанты, проявляя во всем этом такое море мудрости, таланта и умения, что поистине это может явиться образцом того, как должно воспитывать музыкантов.
Вся моя юность связана с Александром Борисовичем — и игры, и занятия. Вероятно, Александр Борисович это помнит, потому что он помнит все: как приносил мне самые лучшие игрушки, как строил мне крепости, которые охраняли самые лучшие оловянные солдатики, как мы пускали паровозы, раскладывая по его огромной квартире рельсы, ко всеобщему неудовольствию, так как паровозы капали маслом и спиртом. Вспоминаю, как однажды я должен был решить какую-то задачку по гармонии, но никак не мог понять, как это нужно сделать; кончилось тем, что Александр Борисович выкинул мою тетрадь с пятого этажа на улицу. Теперь-то я понимаю, сколько терпения и сил надо было для того, чтобы заниматься так, как он занимался со мной... Могу сказать без преувеличения, что все, что я знаю и умею, я получил от Александра Борисовича; все, что я впоследствии обобщил для себя, — элементы всего этого были заложены во мне моим учителем.
Такого музыкального воспитания, такого счастья общения с Александром Борисовичем не испытал никто. В продолжение многих лет обдумывая его мысли, я пришел к некоторым выводам. Их нельзя изложить в нескольких словах, трудно даже написать о них в специальной работе, но можно попытаться выразить сущность.
В чем основная мудрость Александра Борисовича как педагога? Поразительно то, что если вы побываете случайно на одном-двух его уроках, вы не увидите ничего сверхъестественного. Александр Борисович скупо и точно скажет, в чем ошибки ученика и что ему нужно сделать; скажет так обще и скупо, что вы не успеете уловить, как это важно. Но часто достигает цели не тот, кто много и правильно говорит, а тот, кто умеет сказать именно то, что нужно сказать в данный момент, чтобы ученик сделал то, что особенно необходимо, и не запутался в большом количестве указаний. Александр Борисович обладает в высокой степени этим умением — найти и высказать самую ясную, самую важную для ученика в данный момент мысль. Теперь, когда я это осознаю, я, заходя иногда в класс Александра Борисовича и слыша эти маленькие указания, понимаю, что из них можно вывести; если ученик хочет научиться, то из этих скупых слов он может извлечь огромную пользу. Вот это поразительное знание того, что и когда нужно сказать ученику, меня всю жизнь удивляет, и чем больше я живу и наблюдаю работу Александра Борисовича, тем больше я этому удивляюсь.
По прошествии стольких лет со времени, когда я формально окончил консерваторию, я с особой силой ощущаю счастье того, что я так много общался с Александром Борисовичем, сидел в его классе, запоминал его мысли. Сейчас мне выпало счастье как бы переживать вторую ученическую молодость: в этом году к Александру Борисовичу поступила моя дочь. И когда она приходит с урока домой и я прошу ее рассказать, что говорил Александр Борисович, я словно заново переживаю мою юность. Но если я раньше не понимал всего, то теперь я могу ей внушить, как много стоит за каждым словом Александра Борисовича, как глубоко можно продолжить и развить его мысль.
Это воздействие, это несравненное влияние Александра Борисовича незаметно продолжается и в течение всех лет учения, и после окончания его. Посмотрите, что делается в классе Гольденвейзера! С какой, например, готовностью и как безоговорочно учится все, что предложено Александром Борисовичем: какой бы цикл концертов ни был им задуман, он обязательно будет выполнен. Я не помню случая, чтобы у Александра Борисовича сорвалась запланированная им программа классного концерта. Быть может, вам покажутся странными мои слова, но я, как профессор консерватории, могу заверить, что добиться этого отнюдь не так легко. Однако сила воздействия Александра Борисовича на учеников так велика, что ни одному из них и в голову не приходит не выполнить его задания. Должен признаться, что мне уже не удается так воздействовать на моих учеников, и поэтому пример Александра Борисовича для меня особенно поучителен и важен. Только большой человек, только человек огромной души в состоянии оказывать на своих учеников такое невероятное влияние; и если мы восприняли и в какой-то мере продолжаем его школу, то, вероятно, никто из нас не достигнет такого умения внушить ученику желание служить не своим интересам, а интересам искусства и народа, направить его душу по правильному пути.
Я сказал далеко не все и не с теми интонациями, с какими должно было бы, я слишком взволнован нахлынувшими на меня воспоминаниями. Выразить свою благодарность и любовь к Александру Борисовичу я никакими словами не могу. Много книг надо написать, чтобы люди поняли, какой замечательный музыкант, пианист, педагог Александр Борисович Гольденвейзер.