находился в положении вынужденно терпимого, но отчужденного судебного деятеля. Так, в 1881 году он был назначен членом комиссии для разбора старых архивных сенатских дел. Придирчивость министра юстиции, недоброжелательство сановных лиц и вызванное этим злорадство «вчерашних друзей», пренебрежительное отношение подчиненных серьезно осложняли служебные отношения А. Ф. Кони.

Но он по мере сил и возможностей продолжал отстаивать интересы несправедливо притесняемых и гонимых.

В семидесятые годы окончательно оформилась жизненная философия А. Ф. Кони. Умеренные политические убеждения сблизили его с кружком либерального журнала «Вестник Европы», в который входили М. М. Стасюлевич, Н. И. Костомаров, В. Д. Спасович, А. Н. Пыпин, К. Д. Кавелин, К. К. Арсеньев, отчасти И. С. Тургенев. Позднее А. Ф. Кони вспоминал, что для него, «чужого» по характеру своей служебной деятельности, этот кружок был «своим». В нем он видел высший «моральный суд», «нравственный ареопаг»^[6].

Правительство заподозрило этот кружок в политической неблагонадежности. В действительности никакой опасности для самодержавия либералы не представляли. Тем не менее в глазах некоторых своих коллег Кони был радикалом.

Взгляды А. Ф. Кони были рельефно отражены в «Политической записке», представленной летом 1878 года наследнику (будущему императору Александру III), где он резко осудил закон 19 мая 1871 г., установивший новый порядок расследования политических дел — совместно жандармами и прокуратурой. Примером того, как применялся новый закон, может служить известный процесс 193-х. А. Ф. Кони писал, что широкая общественность возмущена ведением этого дела и «не верит в справедливость обвинений, взводимых почти огульно на молодое поколение, и потому не верит и в правомерность борьбы и в закономерность преследований».

В карательных действиях властей, в политике самого правительства А. Ф. Кони видел одну из причин «почти ежедневно чувствуемого внутреннего разлада между правительством и обществом»^[7]. Вместе с тем «Политическая записка» свидетельствовала о том, что Кони не учитывал особенностей социально-экономического развития России и не понимал причин роста революционных настроений в массах. И тогда, и многие годы спустя он полагал, что «разумные меры» и «гуманные реформы» царизма могут остановить волну революционного движения. Но и в таком умеренном виде, представляя протест против административного произвола, «Политическая записка» оказалась совершенно неприемлемой для правительства. «Моя записка, — вспоминал он, — осталась гласом вопиющего в пустыне».

Как известно, вторая половина царствования Александра II проходила под знаком гнетущего произвола. В своих интересных воспоминаниях П. А. Кропоткин писал: «Третье отделение было всесильно. Жандармские полковники производили обыски тысячами, ничуть не заботясь о том, есть ли в России суды и законы или нет. Они арестовывали, кого хотели, держали в тюрьме, сколько им было угодно, и сотни людей отправляли в ссылку в северную Россию или в Сибирь по усмотрению какого-нибудь полковника или генерала»^[8].

Неоднократно выступая со статьями и участвуя в различных законодательных комиссиях, А. Ф. Кони отстаивал наиболее демократические положения судебной реформы 1864 года и, в частности, суд присяжных, отрицая, однако, его политическое значение.

Задумываясь над причинами этого, уместно вспомнить слова В. И. Ленина, который писал: «Либеральные сторонники суда присяжных, полемизируя в легальной печати против реакционеров, нередко отрицают категорически политическое значение суда присяжных, усиливаясь доказать, что они вовсе не по политическим соображениям стоят за участие в суде общественных элементов… Объясняется это необходимостью говорить эзоповским языком, невозможностью открытого заявления своих симпатий к конституции»^[9].

Осуществленная народовольцами казнь Александра II и последовавшее за этим вступление на престол Александра III повлекли за собой еще большую реакцию. «…Правительство Александра III, — писал В. И. Ленин, — вступив в беспощадную борьбу со всеми и всяческими стремлениями общества к свободе и самостоятельности, очень скоро признало опасным суд присяжных. Реакционная печать объявила суд присяжных «судом улицы» и открыла против него травлю…»^[10].

Гонение на суд присяжных во многом было обусловлено вынесением оправдательного приговора В. И. Засулич. В этом судебном органе, проявлявшем иногда «непослушание», царское правительство почуяло для себя опасность. Именно в связи с этим, буквально через несколько недель после процесса В. Засулич, принимается закон от 9 мая 1878 г., в значительной степени сокративший компетенцию суда присяжных, а затем целый ряд законодательных актов, реорганизующих судебную систему и формы осуществления правосудия.

Дело В. Засулич повлекло должностные перемещения А. Ф. Кони. В течение нескольких лет он был председателем гражданского департамента Петербургской судебной палаты. Но опала и нападки реакционной печати не сломили Кони. Его нелицеприятное, свободное от всякой предвзятости человеческое отношение к подсудимым и другим участникам процесса не раз вызывало злобные нападки «Московских ведомостей». В отчете о процессе по делу Ландсберга (июль 1879 г.) эта газета негодующе писала, что Кони обращается с такими высокопоставленными свидетелями, как туркестанский генерал-губернатор Кауфман, якобы резче и грубее, чем с подсудимыми. Для тайной полиции этого было достаточно! В записях известного революционера-народника Н. В. Клеточникова (проникшего на службу в III отделение) отмечалось, что «председатель Окружного суда Кони за обращение с Кауфманом (свидетель по делу Ландсберга) признан весьма неблагонамеренным лицом»^[11].

В одном из своих писем к А. Ф. Кони В. Г. Короленко тепло и проникновенно писал: «Даже мимолетное знакомство было для меня достаточно, чтобы увериться, что для Вас слово закон и правда не простые звуки, а также понятия, которые должны объединять всех честных людей…» ^[12].

Заслуживает внимания позиция А. Ф. Кони в период кризиса самодержавия в 1881 году. Редакция журнала «Вестник Европы», стремясь играть более активную общественно-политическую роль, стала выпускать газету «Порядок» (цензура не пропустила первую часть предложенного названия «Правовой порядок»). Этот типично либеральный орган пытался освещать «злобу дня» «с точки зрения права и нравственного долга»^[13].

В первомартовские дни 1881 года, когда большая часть столичной печати обнаружила свою холопскую приниженность в связи со смертью