таинственное каменное выражение, и по её холодному взору нельзя было решить, какая это свобода — европейская, американская или какая-нибудь иная, и зовёт ли она смирных и умеющих пахать фермеров, или международных плутократов, которые тоже съезжаются отовсюду на это огромное торжище, или ободранных итальянцев и евреев, которые дрожат за железной сеткой внизу. Но евреи и итальянцы не задавали себе такого вопроса. Они смотрели на величественную статую, и лица их становились светлее, и они чувствовали, что весь заскорузлый багаж старых предрассудков остался сзади и что в Америке они начнут новую жизнь, если Америка им позволит.

— Что будете делать в Нью-Йорке? — спрашивал старый портной галицийца.

— Не знаю! — гнусил галициец. — Может, крам открою. Я только мелким товаром гандлевать знаю, больше ничего.

— Да! — сказал портной с явным неодобрением. — Если бы вы там меньше гандлевали, может быть, гои не так бы наши перины по улицам разбрасывали…

Галициец посмотрел на него с недоумением.

— Не могу понять, как честный еврей! — протянул он медленно.

— Приедешь в Америку — поймёшь! — сказал портной. — Из нашего брата тоже там сок выжимают. Свои таки еврейчики. У них там по десяти домов накуплено, аристократами хотят быть, gentlemen. А наш брат издыхай себе над швейной машиной. Выжиматели пота!..

Он произнёс последнее слово по-английски и с глубокой ненавистью.

Но молодая жена наборщика не хотела знать этих мрачных предсказаний. Она внимательно смотрела на каменный факел Свободы, на верхушке которого играло восходящее солнце.

— Как красиво! — сказала она мужу, молча и задумчиво стоявшему рядом. — Свобода!..

В главном салоне первого класса происходил таможенный опрос. Фискальная бдительность сравняла наконец богатых и бедных, и в залу один за другим проходили оборванцы, которые в другое время никак не могли бы получить туда доступа. Каждый должен был объявить точное количество иностранных товаров, имеющихся в его мешке, "под присягой, чистосердечно, откровенно и без всякой утайки", как гласила формула.

На чистенькой верхней палубе толпилась чистая публика, разряженная, как на бал. Мужчины щеголяли вырезными сьютами и шёлковыми цилиндрами, а на женских головках развевались огромные перья, которые американская мода заимствовала, вероятно, у краснокожих. Все они теснились к борту, перекликаясь со знакомыми, которые вышли к ним навстречу с различных концов обширной столицы Нового Света. А на берегу, как вода, переливалась толпа, состоявшая из носильщиков, комиссионеров из гостиниц, матросой и просто бродяг, готовая ринуться на пассажиров, как только они выйдут на твёрдую почву, для того, чтобы добыть от них лишний гривенник.

Примечания

1

[Восточная половина Нью-Йорка.]

(обратно)

2

[Равносильно русскому Пошехонью.]

(обратно)