выкладывая мясо на чисто выскобленное деревянное корыто.
Илинеут с недоумением смотрела на незнакомца; она не могла решить, на том или на этом свете она находится.
— Кто ты? — наконец спросила она шёпотом.
Незнакомец вместо ответа зачерпнул чашку горячего бульона и, бросив туда комок снега из ковша, стоявшего сбоку корыта, подал ей. Она припала с жадностью к краю чашки и выпила её всю небольшими, но частыми глотками; за первой чашкой последовала другая.
— Что за мясо? — вдруг спросила Илинеут, со страхом поглядывая на корыто. Ей пришло в голову, что мясо может быть человечьим.
— Твой олень, — сказал незнакомец, делая жест по направлению к входу. — Оленя освежевал, дрова принёс, огонь развёл, мясо сварил, чай вскипятил, ребёнка вытер, полог убрал, — перечислял он не без самодовольства, но внезапно лицо его омрачилось. — И тех вытащил вон, — сказал он морщась, указывая вновь на дверь и подразумевая, конечно, мертвецов, недавно лежавших в шатре, под шкурами.
Увидев на его лице выражение страха, Илинеут, напротив, ободрилась. Очевидно, это был не дух, если он боялся мертвецов. Она стала пристально всматриваться в лицо незнакомца. Он был высок и плечист, но совсем молодой. Щёки его горели румянцем, и даже на лбу и на подбородке были здоровые загорело-румяные блики. Несмотря на ужасную обстановку, глаза его смотрели довольно бойко, и чуть заметные брови были забавно подняты кверху, как будто в знак постоянного удивления.
— Кто ты? — спросила Илинеут более твёрдым тоном. Бульон тёплой струёй разливался по её жилам, она ощущала давно неведомое чувство благосостояния и покоя. Ей пришло в голову, что Бог милосердного бытия послал-таки ей спасение.
— Я — Кытлеп, — начал незнакомец, — сын Канена из стойбища на реке Новой. Ни отца, ни матери не зная, жил сиротою на чужом стойбище.
Здесь он остановился как бы для того, чтобы перевести дух.
— Дух забрался на стойбище, истребил людей. Бр! — замотал он головой. — Никого не осталось! Я лежал шесть ночей, как гнилая колода, рядом с мертвецами; потом уполз оттуда, как подбитая куропатка.
Илинеут молча слушала. Судьба Кытлепа имела большое сходство с её собственной судьбой. Впрочем, в это время и гибель и спасение выливались в одинаковую форму на всех концах тундры.
— Как твоё имя? — спросил Кытлеп в свою очередь.
Женщина ответила.
— Ты тоже одна?
Илинеут молча показала рукой на ребёнка.
— Знаю! — кивнул головой Кытлеп. — Это хорошо.
Он вдруг улыбнулся, как будто припомнив что-то забавное.
— Слышишь! — сказал он. — Пришёл к Лалену, а он выходит с ружьём, как будто на дикого оленя. "Удавись, — говорит, — или заколись!" Что я за дурак, чтобы колоться, если сам Дух Смерти не мог меня заколоть?..
Илинеут смотрела на него с удивлением: он мог говорить с улыбкой о подобных вещах.
— Ты знаешь? — заговорил снова Кытлеп. — Старики говорят, что Дух Болезни никогда не нападает дважды. Как рысь: если промахнётся, уходит в сторону.
Слова его прозвучали для Илинеут как пение детей Рультеннина[4]; они несли с собою новую надежду на жизнь и на освобождение от ужасного кошмара, простёртого вокруг.
— Где ваши олени? — спросил Кытлеп деловым тоном.
Илинеут покачала головой.
— А много? — спросил Кытлеп не без любопытства.
— Много, — повторила женщина. — Выше счёта!..
— Пойду искать? — сказал Кытлеп полувопросительно.
— Не ходи! — поспешно заговорила Илинеут. — Боюсь одна…
— А чьи будут олени? — спросил Кытлеп с прежним любопытством.
— Этого, — указала Илинеут на ребёнка. — Дай его сюда! Посмотрю, мальчик или девочка.
— Мальчик! — сказал Кытлеп, отдавая ей ребёнка. — Здоровый.
Илинеут сделала усилие, чтобы повернуться на бок.
— Постой! — поспешно сказал Кытлеп. — Я помогу!
И своими огромными руками он повернул её так ловко и легко, как будто бы весь свой век провёл в ухаживании за роженицами.
— Вот! — прибавил он, подкладывая к её груди голенького ребёнка. Теперь в груди Илинеут было немного больше молока, и ребёнок принялся сосать, причиняя ей сильную боль, но она была счастлива и не обращала на это внимания.
Через несколько минут кормление было окончено, и Илинеут опять повернулась на спину, не выпуская ребёнка из рук.
Но через минуту она подняла его вверх и протянула Кытлепу.
— Возьми его, — сказала она с заминкой; потом прибавила с внезапным порывом: — Будь ему отцом, будь мне мужем, будь хозяином дому и стаду, если бог вселенной послал тебя для нашего спасения.
— Хорошо! — просто сказал Кытлеп. — А теперь я буду есть, ибо я голоден…
Через три дня на стойбище мёртвых двое недобитков Духа Смерти справили вместе кровопомазание брака и родов. Кытлеп трижды обвёз молодую мать вместе с ребёнком вокруг шатра в закрытой кибитке, запряжённой жертвенным быком.
Паралич Илинеут прошёл уже на другой день, но в течение двух недель она не могла ходить, и эти две недели новоявленная семья провела среди шатров, наполненных мертвецами, правду сказать, мало обращая на них внимания и занимаясь своей собственной жизнью. Наконец Илинеут поднялась на ноги, и они покинули стойбище мёртвых.
Значительную часть стада Кытлепу удалось собрать, и на будущий год молодая чета считалась в числе богатых стадовладельцев и имела бедных соседей, кочевавших вослед её шатра и пасших её оленей. Злой дух покинул тундру и перебрался к востоку, но он увёл больше половины жителей, а у уцелевших олени перестали множиться по-прежнему. Оленное счастье покинуло западные стада и переселилось к юго-востоку, на верховья реки Олоя. Кытлеп и Илинеут, впрочем, до сих пор живут зажиточно. У них много сыновей, но самый удалый — Рультэт, родившийся среди дыхания заразы, рядом с мёртвыми. Полное его имя — Пёстрый Рультэт, так как его лицо и плечи усеяны маленькими красноватыми пятнышками, похожими на оспенные: эти знаки наложил на него Дух Заразы, пролетая над тундрой.