что Змей, должно быть, сдох.

— Ваша честь, — зовёт он тихонько, — позволите ли вашему слуге с нижайшим поклоном задать вам вопрос?

— Что вам угодно, мой господин? — устало отвечает Змей. Его вежливость и усталость придают парламентёру дерзости.

— Убирайся с дороги, каналья, и смотри у меня, поживее! — кричит он во всю глотку.

— Как же я буду смотреть, я же слепой! — стонет Змей.

— Люди ходят не глазами, а ногами, глупое животное! Последний раз повторяю: прочь с дороги!

— Как же я двинусь с места, если голод и жажда истощили меня и лишили сил?

— А мне какое дело? Грязная свинья! Кто ты вообще такой, признавайся, и не вздумай врать, а то военный трибунал быстро вынесет тебе приговор!

— Кто я? О, я был бы благодарен, если бы не я, а вы сами мне это рассказали. Кажется, сам Бог не знает ответа на этот вопрос. Одно знаю точно: я живу, чтобы найти свинцовый медяк благодатного индейца Рацапи. Я долго искал эту монету, пока Мерлин не сказал мне, что я обрету её только тогда, когда в моей собственности окажется бивагинальный слизистый мешок. Тогда я стал искать слизистый мешок, искал долго, но безнадёжно — пока одна учёная крыса не объяснила мне, что для этого мне сначала надо повстречаться с синим псом, прозреть его кишки насквозь и раскрыть секрет. Но как же, даже если я его увижу, узнать, что он синий, ведь я слеп! Мне пообещали, что свет вернётся в мои глаза, когда я обрету искомое, но как — ведь я не вижу? О, проклятый замкнутый круг! O я, трижды несчастный! Порой я сомневаюсь даже в собственном здравом рассудке!

Крупные слёзы покатились из его несчастных глаз, и в отчаянии он скрутился змеёй.

— У твоей истории на лбу написано, что это наглая ложь! — прокричал ничуть не тронутый муравьишка. — Убирайся с дороги, а не то тебя пронзят тысячи наших мечей и ты падёшь на землю замертво!

— Нет, не так! — раздался тонкий и дрожащий, но очевидно привыкший приказывать голос. Это был голос Его Величества муравьиного короля; в начале нашего рассказа его, вусмерть пьяного, несли на щитах солдаты в арьергарде, но в общем страхе и смущении дымка опьянения рассеялась, и он осмелился пойти в сопровождении нескольких солдат вслед за парламентёром, чтобы осмотреть Змея. — Нет, не так. Я приказываю, чтобы этому заслуженному Змею сейчас же принесли еду и питьё, если только он согласится со всеми подробностями рассказать мне, королю всех королей, историю свинцового медяка, бивагинального слизистого мешка и синего пса!

Под чёрными рёбрами короля билось гуманное сердечко. Иногда он делал добрые дела — хоть и только когда имел от них выгоду; он был милостив, памятуя, что милосердие — опора трона. К тому же, лежать в густой тени травинки и слушать сказку слепого Змея казалось ему куда привлекательней, чем маршировать под раскалённым солнцем. Он не чуждался муз и насаждал искусства в своём государстве — хоть и только в том случае, если они воспевали его персону. Однако, несмотря на эти черты характера, он не вёл бы войн, не будь он жаден до наживы, славы и разорения.

— O славный король! — с воодушевлением воскликнул Змей. — Если ты спасёшь мне жизнь, напоив меня и накормив, я не только расскажу тебе сказку о свинцовом медя-, то есть о свинцовой монете, о бивагинальном слизистом мешке и синем псе, я отдам все силы, чтобы служить тебе!

— Принесите этому замечательному господину кроликов или другого мяса и кружку воды из моря Замбези, а в доказательство нашей благосклонности мы щедро сдобрим воду ромом! — Отдав этот приказ, король устало поник в тени незабудки.

С восхищением он окинул взглядом Змея, лежавшего в двух метрах перед ним, шесть метров длиной и приблизительно тридцать сантиметров толщиной. Сам же король был полсантиметра длиной и неполные два миллиметра высотой. Если читатель представит себе, что в двухстах шагах перед ним лежит ливерная колбаса, возвышаясь на сто пятьдесят метров к небу и простираясь на три километра вдаль, он получит представление о том, что ощущал король, глядя на Змея.

Между тем, в крошечном умишке правителя зашевелилась некая неясная идея, спровоцированная последними словами чудища. Очень-очень медленно эта идея приняла чёткую, словно кристалл, форму и выкарабкалась на свет, как цыплёнок из скорлупы — пусть медленно, но верно. Хоть муравей и был король, но всё же не совсем безмозглый.

Наконец, он вскочил на ноги и закричал на всю округу, а подданные внимали ему с благоговением:

— Я превращу этого Змея в орудие моих будущих войн, в моё новое, всё разрушающее оружие возмездия!

И, ослеплённый величием этой идеи и, сверх того, предчувствием собственного грядущего величия, он снова упал на землю. «Да, — подумалось ему, — если чудовище согласится мне служить, я несомненно раздавлю любую вражескую армию, не успеешь и глазом моргнуть. Достаточно этому необъятному чудищу неспешно проползти поверх вражеских рядов — не выживет ни души! И Змею не страшны наши устрашающие укусы, с его-то толстой, твердокаменной кожей. Вот только, — и тут он побледнел, — только он ведь может ополчиться на моё же собственное войско… Но он не посмеет ослушаться меня, Меня! А потом, святое провидение! он же слепой! Да, он же не видит, какие мы крошечные, мы ему солжём, что мы невероятной величины. Он не может нас и пощупать, у него ведь нет пальцев! А ещё мы ему распишем во всех красках, какая у нас есть ужасная, неизведанная боевая техника, и он всему поверит! Ах, какой я гений! Я нашёл новое оружие, неслыханное, с иголочки, страшное средство уничтожения! Такие открытия вершат судьбами народов. Вспомним фалангу Эпаминонда, благодаря которой тупые фиванцы добились гегемонии, а Александр — вообще мирового господства! Или боевых слонов и львов! Или стены из повозок Яна Жижки! Не говоря уж об изобретении Бертольда Шварца. Но всё это сущие пустяки в сравнении с моим озарением. Целая Эйфелева башня, громящая вражеские войска — да нет же! В десять раз огромнее и мощнее этот Змей, а при том живой! И слепой! Слепое орудие моего возмездия! Я стану Александром Македонским, повелителем мира, и только повелитель на небесах сможет сравниться со мной величием».

Он посмотрел по сторонам. С северо-запада, на расстоянии около ста метров, текла великая река Замбези; что лежало за ней, его близорукие муравьиные глазки не видели, поэтому он считал эту реку океаном, за которым был, как он думал, только край света. Восточнее и южнее, в четверти километра, тянулась череда термитников, высотой семь или восемь метров, так что муравьиному царю эти возвышения казались Гималаями. Там, по муравьиному мнению, земля касалась неба, и там же кончался мир.

Между термитниками и морем Замбези