пальцем в Саньку:
— Зайдёте ко мне в канцелярию.
Его приказ мы поняли так: будет нашему командиру хорошая взбучка. При подчинённых комбат не захотел его распекать, чтобы не подорвать Санькин начальственный авторитет: устав запрещает.
Несмотря на запрет, масло мы всё-таки отнесли в казарму. Правда, и прятались, словно кошка с краденым салом. Сначала поставили в тумбочку к Пискле. Нет, ненадёжно. Хозяина нет, ещё кто-нибудь отполовинит, полакомится. Перенесли в тумбочку к Генацвале: всем известно, как он чутко спит.
Масло в тепле растаяло, расползлось по тарелке. Бог знает, в чём и как его нести сейчас в госпиталь. Выручил нас, как всегда, каптенармус Хомутов. У того нашёлся солдатский котелок, а в каптёрке — надёжное место, где масло не найдут комбат и грызуны.
Пока носились с маслом как чёрт с волынкой Санька пришёл от комбата. Окружили мы его кружком: что? как? очень нагорело? А Санька загадочно так и говорит:
— Ну, хлопцы, держитесь на ногах, не теряйте сознание.
— Да что такое? Не тяни кота за хвост.
— Вот! — торжественно показал Санька целую горсть денег, да и не абы каких — одни десятки.
— Неужели Маятник дал? — растерялись все.
— Он! — подтвердил Санька и, став в позу, начал передразнивать подполковника: — На вашу ответственность, сержант. Пойдёте в увольнение, попробуйте купить мёда для воспитанника Лемешко, а по прибытии доложите. Да не торгуйтесь, как бабы. Ведите себя достойно.
— Ну, молото-о-к, — только и сказал на это Мишка Цыганков, имея в виду комбата. А мы все просто остолбенели. Вот это номер выкинул наш Маятник. Кто бы мог подумать, что и у него есть сердце?
Когда Санька сказал, что с ним разрешено пойти к Костику в госпиталь ещё пяти человекам, тут вообще закричали «ура». Да это же не комбат, а золото. Кто сказал, что он зануда. Нет, над нами лишь бы кого не поставят.
За завтраком масла уже не ел весь взвод, а не только наше отделение. И комбат, прогуливаясь мимо столов, этого не заметил.
И вот мы во главе с Санькой шагаем в город. Мы — это я, Коля Кузнецов, Толик Гетман, Генацвале и Лёва из Могилёва. Лёва несёт котелок с маслом и всю дорогу канючит:
— Хлопцы, ну давайте по очереди.
С нами собирался пойти ещё и Ваня Расошка, но в последний момент погорел: перед увольнением подполковник проверял, хорошо ли мы убрались, и вытурил Расошку из строя из-за гимнастёрки, запачканной краской. Конечно — художник.
Разжиться мёдом можно только на базаре, и только там мы поняли, что не простое это дело — купить хороший мёд. Если бы его продавали только на взгляд, то оно быстрее можно выбрать, а то ведь дают и лизнуть с собственного пальца. А он один другого слаще.
Начали мы выбор у бородатого дядьки. Первый, как командир, лизнул Санька, похлопал губами и сделал вид, что прислушивается к вкусу. За Санькой — я. Сладко, аж горько. За мной — Коля. За Колей протянул к ложке палец Гетман, но Гетману, Лёве и Надару лизнуть уже не удалось: дядька спохватился и убрал ложку, посетовал:
— Ишь вы, купцы-молодцы. Так и будете всей командой? А в кармане вошь на аркане.
— На, смотри, — показал обиженный Санька подполковнические купюры, — ещё и тебя купим!
— Да я что? Пробуйте, пожалуйста, — сразу сменил пластинку скупой торговец.
Лёва протянул свой палец, но хлопцы на него цыкнули. Мы уже обозлились.
И сразу, увидев, что мы при деньгах, весь медовый люд оживился:
— Берите у меня, товарищи военные, хороший медок, липовый!
— Луговой! Луговой! С различных цветов!
— Пожалуйста, гречневый!
Лёва, чтобы снова не остаться с носом, где не возражают, лижет один и тот же мед и по два раза. Да и все мы хорошо насолодили во рту. А Санька — опытный базарный жук. Мы с ним в своё время немало щавелем поторговали и знаем правило: хочешь купить выгодно — не хвали товар. И Санька не хвалит, морщится, а глядя на него — и мы.
Купили мы мёд тогда, когда уже не было у кого выбирать, — у последней за прилавком бабки. Мед у неё был не слаще, чем у других, но ведь не заходить на второй круг, надо и меру знать. Тут Санька не сморщился, кивнул головой: вот он, мол, самый лучший.
В палату к Костику нас не пустили, но он умудрился выйти сам. На дворе весна, уже сошёл снег, вокруг бесятся воробьи, но от реки тянет сырым ветром, и мы нашли под стеной здания укромный уголок, где пригревает солнце и где нас не найдут госпитальные медсёстры. На Костике большой, не по росту, синий больничный халат, с взрослой ноги тапочки — шлёпанцы, и в этих нарядах он кажется нам ещё более маленьким и совсем несчастным. К тому же он заметно в больнице похудел, нос ещё больше заточился, а под глазами синие круги.
Пискля нам обрадовался неведомо как: горячо жал каждому руки, счастливо смеялся, всех нас хвалил:
— Ой, молодцы, что пришли. Я уже совсем здесь заскучал. Так хочется в батарею, что взял бы и убежал.
— Успеешь в батарею, — утешил его я и пошутил: — Посачкуй немного.
— Ага, посачкуй, — вздохнул Костик. — Каждый день уколы, пилюли. Ну его, такое сачкование.
Тут и хлопцы на меня взъелись:
— Ты скажешь тоже.
Хотя мы были в укромном месте, нам не удалось наговориться. Лишь отчасти рассказали батарейные новости, не успели ещё и ошарашить его маслом с медом, откуда ни возьмись — медицинская сестра.
— Лемешко, это что за фокусы? — налетела на Костика она. — Я уже с ног сбилась, его разыскивая, а он тут прохлаждается. Марш в палату!
Мы попытались были её уговорить, чтобы позволила Костику побыть с нами ещё, Коля-гусар отпустил ей даже комплимент насчёт чудесного характера, что будто видно по её глазам, но ничего не помогло. Хуже того, она набросилась и на нас, пригрозила доктором, чтобы мы не нарушали режим. Вот мымра!
Прощаясь, Костик вдруг повесил нос:
— Боюсь, хлопцы, что дела мои плохи.
Мы начали его уговаривать, чтобы не брал в голову, но он безнадёжно махнул рукой:
— Если опять рентген покажет, могут перевести в окружной госпиталь, а хотят и вовсе комиссовать.
И пошёл, так больше и не оглянувшись. По плечам, вздрагивающим под больничным халатом, можно было догадаться, что он заплакал.
Сейчас каждую субботу наш взвод не ест масла, а в воскресенье кто-нибудь относит его в госпиталь. Кроме нас, Костику помочь некому. Он — детдомовец. Может, наши передачи ему и помогут, и проклятый рентген ничего не покажет.