очерчивает мои запавшие голубые глаза.

Что творится с моими волосами, черт возьми? Мой взгляд скользит по грязной столешнице в поисках щетки и останавливается на длинной черной косе, все еще перевязанной резинкой, лежащей в куче, рядом с пустой бутылкой кодеинового сиропа от кашля.

Вот так, Рейн (rain — дождь). Лови кайф, срезай все волосы. Действительно оригинально.

Я пытаюсь вспомнить, что произошло прошлой ночью, но нет даже размытого пятна. Все просто исчезло, как волосы, которые я подбираю и бросаю в переполненный мусорный бак по пути в душ. Нам посоветовали использовать ванны для хранения воды на случай, если снабжение нашего города будет прервано, но, как я понимаю, если мы все равно умрем, почему бы сначала не насладиться горячим душем? А под «насладиться» я подразумеваю — плакать под струей, пока вода не остынет. Вытираю полотенцем свою новую уродливую стрижку, надеваю майку, клетчатые фланелевые пижамные штаны и сую ноги в старые ковбойские сапоги. Когда я раньше выходила из дома, мне всегда хотелось выглядеть хорошо — бронзатор, пляжные волны, декольте, обрезанные джинсы — все те штучки, которые привлекают внимание. В плохом смысле. А сейчас такой внешний вид побудит ограбить тебя или изнасиловать. По крайней мере, здесь. Теперь я старюсь выглядеть бездомной.

Как бы сильно мне ни хотелось провести следующие три дня в постели с головой под одеялом, я ужасно голодна, а все, что у нас есть — это сушеная лапша для спагетти, банка лимской фасоли и бутылка просроченного сиропа для блинов. Наши запасы были на исходе с тех пор, как банды захватили соседние продуктовые магазины. Они позволят вам сделать покупки, но вы должны будете согласиться платить им в их в валюте, а когда вы девятнадцатилетняя девушка, это…

Скажем так, я еще не настолько отчаялась.

К счастью, «Бургер Пэлас» все еще работает. И они берут наличные. Я просто должна войти и выйти, не привлекая к себе слишком много внимания.

Я поднимаю с пола толстовку «Двадцать один пилот» и борюсь с желанием зарыться носом в мягкий хлопок, как раньше. Знаю, что запах Картера давно исчез, как и он сам — и слава богу за это. Последнее, что мне нужно, это еще одно напоминание о том, что мой тупой бойфренд предпочел провести свои последние несколько недель на земле — в Теннесси со своей семьей, а не здесь — со мной.

Козел.

Я натягиваю толстовку через голову, завершая свой ужасный образ, топаю вниз по лестнице. В гостиной почти та же картина, что и каждое утро. Мой отец лежит в отключке, в своем кресле-реклайнере лицом к входной двери с зажатой в локте бутылкой виски и дробовиком на коленях. Я бы, наверное, сжалилась над ним, если бы он не всегда был горьким пьяницей. А он был.

Мой отец просто параноидальный подлый пьяница. Мне невыносимо даже смотреть на него. Я прикрываю рот рукавом толстовки, чтобы меня не вывернуло от запаха мочи и хватаю со стола его рецептурную бутылочку гидрокодона.

Думаю, что с тебя хватит, старина.

Сунув одну из маленьких белых таблеток в рот, я кладу остальные в карман и пересекаю гостиную.

Хватаю с крючка у входной двери отцовские ключи и запираю замо́к на ключ. Хотя я и умею водить, но не беру папин грузовик. Дороги так забиты брошенными и разбитыми машинами, что они не пригодны для проезда.

Правила дорожного движения были одной из первых вещей, которые сошли на нет после того, как начались кошмары. Все стали ездить чуть быстрее, выпивали по паре дополнительных стаканчиков, не обращая внимания на надоедливый красный свет и знаки «Стоп», забыв, что поворотники вообще когда-то существовали.

Было так много несчастных случаев, что эвакуаторы, копы из дорожной полиции, сотрудники скорой помощи не могли угнаться за ними, так что в конце концов они перестали даже пытаться. Разбитые машины скапливались и становились причиной новых аварий. Затем заправочные станции закрылись, и люди стали бросать свои автомобили где придется, когда заканчивался бензин.

Франклин-Спрингс, штат Джорджия, никогда не был классным местом, но теперь он выглядит как одна большая арена гонок на выживание. Я живу рядом с главным двухполосным шоссе, которое проходит через весь город. Так что, я бы знала, если бы они здесь проводились. Кстати, прямо напротив моего дома висит табличка: «Добро пожаловать во Франклин-Спрингс». Конечно, кто-то недавно забрызгал из баллончика буквы «RAN» в слове Franclin, так что теперь надпись гласит: «Добро пожаловать в Гребаный Спрингс».

Не могу представить, кто бы сделал такое!

Самый быстрый путь в город — пройти вдоль шоссе около мили, но это также скорейший путь быть ограбленным или изнасилованным, поэтому, плохо одета или нет, — придерживаюсь леса.

Как только мои ноги ступают на покрытую сосновыми иголками тропинку позади моего дома, я могу наконец расслабиться. Вдыхаю влажный весенний воздух. Слушаю, как птицы щебечут на деревьях и пытаюсь улыбнуться, но это чувствуется как-то неправильно. И я притворяюсь, всего на мгновение, что все снова хорошо, как раньше.

Но когда выхожу из леса и чувствую на своем лице жар от горящего рядом автомобиля, я вспоминаю: жизнь — отстой, и мы все умрем.

Накидываю капюшон на голову и на цыпочках выхожу из-за угла библиотеки, высматривая хулиганов, насильников и бешеных собак. На самом деле у собак нет бешенства, но за последние недели погибло так много людей, что их питомцы начинают собираться вместе и охотиться стаей.

Так. Много. Людей.

Образы тех, кого я потеряла мелькают у меня перед глазами, тусклые и зернистые, пробивающиеся несмотря на гидрокодон. Но болеутоляющее делает свое дело, и через несколько мгновений я снова становлюсь бесчувственной и мои мысли в тумане.

Когда «берег» становится чистым, я засовываю руки в передний карман толстовки, чтобы все мое барахло не вывалилось наружу, и бегу через улицу. Легковые автомобили и грузовики залезли на обочины, перевернуты в канавах и оставлены с широко открытыми дверями посреди полосы движения. Стараюсь не думать о том, сколько еще людей может быть в этих машинах, когда протягиваю руку и открываю дверь в «Бургер Пэлас».

Когда вхожу, я почти ожидаю увидеть пылающие знамена и демонов верхом на лошадях и кромсающих людей. Вместо этого вижу весь оставшийся жалкий город Франклин, забившийся в ресторан, и все в нем орут друг на друга.

Боже, как это громко! Люди, которые прожили здесь всю свою жизнь, тычут пальцами друг другу в лицо, споря о том, кто следующий в очереди. Младенцы орут. Матери плачут. Малыши кричат и бегают вокруг, как дикие животные. И от каждого несет спиртным.

Я вздыхаю и начинаю пробираться в конец очереди,