Василий Шатилов Знамя над рейхстагом

Василий Митрофанович ШАТИЛОВ

Высота Заозерная

Новое назначение

Как она пойдет, служба, на новом месте? — размышлял я, следя взглядом за косой тенью «кукурузника», легко скользившей по темному мелколесью, по редким пятнам грязного снега, по тронутым первой зеленью прогалинам. — К добру ли это назначение? Трудно сказать…»

Еще неделю назад я командовал 182-й дивизией 1-й ударной армии 2-го Прибалтийского фронта. В недалеком прошлом оставались успешные февральские бои, когда, выйдя в тыл противнику, дивизия внезапным ударом захватила город Дно. Это было приметной вехой в ее боевом пути — ей присвоили наименование Дновской.

Потом, когда фронт выровнялся, мы начали наступление, и довольно быстрое, пока не дошли до Григоркинских высот, протянувшихся вдоль берега реки Великой. Тут завязались долгие и упорные бои. Сдерживать наше продвижение вперед врагу помогала весенняя распутица.

В апреле высоты все же были взяты. Штаб наш расположился в густом, пробуждающемся от зимней спячки лесу. Отсюда меня неделю назад и вызвали в отдел кадров фронта, в какое-то село километрах в восьмидесяти от передовой. Без долгих предисловий кадровик посвятил меня в намерение вышестоящих начальников сменить в дивизии командира.

Дело в том, что 182-я была создана как специальное эстонское формирование. Здесь сохранялись и поддерживались традиции, связанные с историей ее зарождения и становления. Это и побудило командование назначить на мое место генерал-майора Альфреда Юльевича Калнина, уроженца Прибалтики. Б резонности такого решения не приходилось сомневаться. Но для меня оно было и неожиданным и трудным. В боях я успел сродниться с дивизией и не без гордости считал, что своему доброму имени она обязана и моим усилиям. И вдруг — внезапное расставание безо всякого повода с моей стороны. Огорчительно, что ни говори…

Тут же мне было сделано предложение: вступить в командование 150-й дивизией 3-й ударной армии.

Эту дивизию я немного знал. Формировалась она у меня на глазах в сентябре прошлого, 1943 года под Старой Руссой. В ту пору мы недолго входили в состав одной армии. Дивизия была создана из трех бригад: 127-й курсантской, 144-й и 151-й лыжных. Народ там был отборный, закаленный. Помнил я и комдива Яковлева и его заместителя Негоду. Яковлев, сказали мне, откомандировывается на учебу, Негода уходит на повышение.

— Боевой, энергичный командир там просто необходим, — резюмировал начальник отдела кадров, подслащая пилюлю. — Соглашайся, Василий Митрофанович, не пожалеешь.

И я согласился.

Сдав дела, я пять дней отдыхал в тылу, при штабе фронта. Попарился в бане. Отоспался с запасцем. Но отдых не шел впрок — всеми своими мыслями я был на новом месте. Поэтому как только выдалась возможность, а выдалась она в праздничный день, 1 Мая, я сразу отправился туда.

Путь лежал не близкий и не далекий — километров двести к югу, к центру Калининской области. У-2 вылетел после обеда. «Часа за полтора доберемся», — пообещал летчик. И точно, через полтора часа он посадил свою стрекозу прямо на дорогу, неподалеку от штаба 3-й ударной…

Дорога здесь, видимо, не впервой служила аэродромом. Во всяком случае, провожатый ждал меня именно на этом месте. Через несколько минут мы вышли к околице деревни и вскоре подходили к избе, где расположился командующий 3-й ударной армией генерал-лейтенант Василий Александрович Юшкевич.

До этого я видел командарма несколько раз, поэтому в подполковнике, встретившем нас у крыльца, без труда узнал его брата — очень уж велико было портретное сходство. Подполковник Юшкевич состоял при брате-генерале офицером для поручений.

— Одну минутку, — произнес он, скрываясь за дверью, и тут же появился снова: — Командующий вас просит…

Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь занавески, освещали стол в центре горницы, аппетитно разложенную на нем снедь, самовар. Юшкевич представительный, статный, с крупной головой, покрытой снежно-белыми волосами, — чаевничал. На вид ему было за пятьдесят. Рядом с ним сидел генерал-майор Андрей Иванович Литвинов — член Военного совета армии. По сравнению с Юшкевичем он казался совсем небольшим и ничем особенным не выделялся.

— Товарищ командующий! — отчеканил я. — Бывший командир сто восемьдесят второй дивизии Первой ударной армии полковник Шатилов представляется по случаю назначения командиром сто пятидесятой дивизии вверенной вам армии!

Наверное, мой доклад прозвучал слишком резко и чем-то нарушил то настроение, которое царило здесь до моего прихода. Юшкевич поначалу посмотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом в глазах его что-то вспыхнуло.

— Из Первой ударной, говоришь? — переспросил он, беря из моих рук пакет с документами. — Наверное, такой же хвастун, как и все там? Знаем, знаем этих героев…

Я опешил от такого приема. Вероятно, у командарма были какие-то свои счеты с моими бывшими начальниками. Но при чем же тут я, совершенно незнакомый ему человек? Кровь ударила в лицо.

— Товарищ командующий, чем я заслужил такой оскорбительный тон?

— А ты не петушись! — повысил голос Юшкевич. Лицо его побагровело. Мне комдивы нужны, а не петухи, ясно?

— Я не наниматься сюда приехал, — ответил я, еле сдерживаясь. — Меня направил к вам Военный совет фронта, и я могу вернуться в его распоряжение. Разрешите идти?

Не дождавшись ответа, я выскочил в сени.

Хлопнула дверь, и вслед за мной вышел Юшкевич-младший.

— Товарищ полковник, успокойтесь, не принимайте все это близко к сердцу. С Василием Александровичем такое иногда бывает… Не по злобе он…

Я молчал. Подумал: «Ну и назначение получил!.. Если такое отношение сейчас, то что же будет дальше?»

В сени вышел Литвинов.

— Товарищ Шатилов, командующий глубоко сожалеет о нелепом разговоре, сказал он и добавил доверительно: — У Василия Александровича трудная судьба. На его долю выпало много обид. Случается, он вспоминает о них некстати. Пойдемте в комнату…

Когда я вновь вошел в горницу, Юшкевич посмотрел на меня усталыми, словно больными глазами.

— Ну что, Шатилов, обиделся?

— Я, товарищ генерал, обиделся не за себя, а за армию, о которой вы так отозвались.

— Ладно, забудем… — Командующий заглянул в лежавшую перед ним папку. — Смотри-ка, в последней аттестации тебя на командира корпуса представляют. Молодой, да ранний.

— Какой же молодой? Уже сорок.

— А разве сорок — это не молодой? —