шумел и бранился, а сейчас притих». Он приласкал брата на секунду потеплевшими глазами, а когда поднял их снова, что-то, гулко застучав, оборвалось в груди: густой лес рук сказал ему все…
— Ясно, — чужим, деревянным голосом обратился Александр Васильевич к секретарю райкома, — нужно выбирать нового…
Он не договорил — перехватило дыхание.
— Не торопитесь, товарищ Галин, — секретарь райкома вышел вперед. — Кто за прежнего председателя?..
Голосовало за него так мало, что не стоило и считать. А Тимофей продолжал разглядывать свои ладони, будто было на них нечто исключительно интересное.
Дальше все шло своим чередом. На смену Галину выдвинули Ветленского, переизбрали и правление артели. Наказывали им строже смотреть друг за дружкой, чтобы беда не повторилась.
Когда колхозники стали расходиться, Борисов замешкался на крыльце. «Надо повидать Александра Васильевича, — думал он, — поддержать мужика ласковым словом!»
А на улице после света темнотища — дерева в двух шагах не приметишь. Взбудораженные собранием люди нащупывают сапогами ступеньки и пропадают, нырнув в черную бездну ночи. Говорят все враз, но только отдельные фразы, вырываясь из шумной разноголосицы, ясны участковому.
— Оно, конечно, Галина жалко, — бухает густой степенный бас, — да что поделаешь, фермы раскрыты, а зима — вот она…
— Жалью моря не переедешь, — подхватывает белеющая платком бабка. — А ему и заботушки мало.
И вновь ровный невнятный шум общего говора.
— Доводит водка нашего брата, — поблизости сказал кто-то раздумчиво, грустно, — богатырей с ног валит.
Братья Галины приближались к нему. Тимофей уговаривал Александра горячо и бережно, как он, наверное, делал это давным-давно, в детстве. Тот слушал молча, не перебивал. Борисов понял, что будет он тем третьим, который лишний, и отошел в сторону.
Облака уплывали, заваливаясь куда-то за горизонт. Светлело. Месяц до блеска начищенной подковой повис над селом. «К счастью», — улыбнулся участковый, вспомнив старую примету.
Завьюжило, замело поля. Сковало Суру и завалило сугробами. Но и под жесткой ледяной коркой, под пуховой шубой снегов, под санными дорогами катит река свои синие, жгучие от мороза воды. Свистит ветер над белым раздольем, тащит за собой колючие хвосты поземки. Хорошо в такой день завернуть в натопленную избу и почувствовать, как зазябшее тело начинает каждой клеточкой впитывать тепло. Борисов прислонился к кирпичам русской печи, от которых исходил сухой жар, а Вера Михайловна Ремнева, разрумянившаяся и даже как-то помолодевшая, рассказывала ему: — А еще Михаил пишет: «Скучаю о родном селе и о вас, мама». Колхозными делами интересуется, как, мол, и что — все-то ему знать надобно. Тебя, Иван Васильевич, добром поминает. Так и написано: «Поклон участковому нашему, помог он мне в жизни разобраться. От меня за то солдатское спасибо ему передай…» — Да полно, Вера, — Борисов вспомнил, что месяца два назад, после ареста Петра Зуйкова, был у него с Михаилом большой, серьезный разговор. — Ему спасибо за память да теплое слово…
Участковый увидел: под стеклом, в деревянной раме с семейными фотографиями, почти плечом к плечу стоят два солдата. Старший, снятый где-то в госпитале, на перепутье между фронтами, подбористый, в ладно пригнанном обмундировании, и молодой — в новенькой, еще топорщившейся гимнастерке. У обоих одинакового рисунка упрямые скулы, размашистые брови, твердые глаза и пятиконечные звездочки на ушанках. Степан и Михаил. Для отца время остановилось, и теперь сын догонял его. Они скорей напоминали братьев, и младший равнялся по старшему, как по правофланговому. Борисов обернулся и впервые за долгие годы заметил на лице Веры Михайловны гордую и счастливую улыбку, улыбку матери. …Снег весело похрустывал под сапогами участкового. Несмотря на мороз и встречный ветер, он шагал легко, будто хранил в себе тепло сбереженного им дома Ремневой. Борисов вспомнил сейчас людей, с которыми его столкнула судьба и служба в Ратове: искаженное злобной гримасой лицо Матвеева, лисью усмешку Аграфены, говорящие глаза Галина, понявшего всю трагичность случившегося, задорный голосок Зои Кульковой, деловой, озабоченный тон Жени Ветленского, вспомнил Авдолина, Кочетова, парторга с ветфельдшером и многих, многих других. Иван Васильевич подумал: сегодняшнее ощущение счастья пришло к нему потому, что, хотя и встречались всякие, хороших, славных людей было всегда больше. С ними он, здешний участковый, сроднился и нужен им так же, как и ему они.
Завьюжило, замело поля. Сковало Суру и завалило сугробами. Но и под жесткой ледяной коркой, под пуховой шубой снегов, под санными дорогами катит река свои синие, жгучие от мороза воды. Свистит ветер над белым раздольем, тащит за собой колючие хвосты поземки. Хорошо в такой день завернуть в натопленную избу и почувствовать, как зазябшее тело начинает каждой клеточкой впитывать тепло. Борисов прислонился к кирпичам русской печи, от которых исходил сухой жар, а Вера Михайловна Ремнева, разрумянившаяся и даже как-то помолодевшая, рассказывала ему: — А еще Михаил пишет: «Скучаю о родном селе и о вас, мама». Колхозными делами интересуется, как, мол, и что — все-то ему знать надобно. Тебя, Иван Васильевич, добром поминает. Так и написано: «Поклон участковому нашему, помог он мне в жизни разобраться. От меня за то солдатское спасибо ему передай…» — Да полно, Вера, — Борисов вспомнил, что месяца два назад, после ареста Петра Зуйкова, был у него с Михаилом большой, серьезный разговор. — Ему спасибо за память да теплое слово…
Участковый увидел: под стеклом, в деревянной раме с семейными фотографиями, почти плечом к плечу стоят два солдата. Старший, снятый где-то в госпитале, на перепутье между фронтами, подбористый, в ладно пригнанном обмундировании, и молодой — в новенькой, еще топорщившейся гимнастерке. У обоих одинакового рисунка упрямые скулы, размашистые брови, твердые глаза и пятиконечные звездочки на ушанках. Степан и Михаил. Для отца время остановилось, и теперь сын догонял его. Они скорей напоминали братьев, и младший равнялся по старшему, как по правофланговому. Борисов обернулся и впервые за долгие годы заметил на лице Веры Михайловны гордую и счастливую улыбку, улыбку матери. …Снег весело похрустывал под сапогами участкового. Несмотря на мороз и встречный ветер, он шагал легко, будто хранил в себе тепло сбереженного им дома Ремневой. Борисов вспомнил сейчас людей, с которыми его столкнула судьба и служба в Ратове: искаженное злобной гримасой лицо Матвеева, лисью усмешку Аграфены, говорящие глаза Галина, понявшего всю трагичность случившегося, задорный голосок Зои Кульковой, деловой, озабоченный тон Жени Ветленского, вспомнил Авдолина, Кочетова, парторга с ветфельдшером и многих, многих других. Иван Васильевич подумал: сегодняшнее ощущение счастья пришло к нему потому, что, хотя и встречались всякие, хороших, славных людей было всегда больше. С ними он, здешний участковый, сроднился и нужен им так же, как и ему они.