безмятежная. Её улыбка, казалось, говорила: уверены, что хотите знать?

— Они построили башню, так ведь? — сказала Кэти. — Построили, чтобы держать Волшебницу Шалота взаперти. Если она была Ламией, то её заперли, потому что она соблазняла мужчин и пила их кровь.

— Кэти, это было семьсот лет назад. Если вообще происходило на самом деле.

— Найджел мертв, Марк! — Кэти указала на тело на диване. — Это произошло на самом деле! Но ведь прошлой ночью никто не мог войти в этот дом, так ведь? Не взломав дверь, и не разбудив нас. Никто не смог бы войти в эту комнату, если только он не вышел прямо из этого зеркала!

— Так что же мы скажем полиции?

— Скажем правду, вот и все.

— И ты думаешь, они нам поверят? — Ну, офицер, все было так. Мы стащили зеркало тринадцатого века, которое нам не принадлежит, а посреди ночи из него вышла Волшебница Шалота и разорвала Найджелу горло? — Они отправят нас в Бродмур, Кэти! Закроют в дурку на всю жизнь!

— Послушай, Марк, это правда. И следы… это доказывают.

— Это всего лишь предание, Кэти. Всего лишь легенда.

— Но подумай о стихотворении «Волшебница Шалота». Подумай, что в нём написано: «И зрит сквозь зеркало она виденья мира, тени сна», — ты что, не понимаешь? Теннисон специально написал сквозь зеркало. Не в нём — сквозь него! Волшебница Шалот не смотрела в зеркало, она была внутри него и смотрела наружу!

— Час от часу не легче.

— Но всё сходится. Она была Ламией. Кровососом, вампиршей! И могла выходить только ночью, как и все вампиры. Но пряталась весь день не в гробу… она пряталась в зеркале! Дневной свет не может проникнуть сквозь зеркало, как не может проникнуть в закрытый гроб!

— Я мало что знаю о вампирах, Кэти, но я знаю, что их нельзя увидеть в зеркалах.

— Конечно, нет. И вот в чём причина! Ламия и её отражение — это одно и то же. Когда Ламия выходит из зеркала, она уже не внутри него, поэтому отражения у нее нет. И, наверное, её проклятие в том, что она может выходить из зеркала только ночью, как и все вампиры.

— Кэти, ради Бога… ты слишком уж увлеклась.

— Но это единственный ответ, который имеет хоть какой-то смысл! Почему они заперли Волшебницу Шалота на острове посреди ручья? Потому что вампиры не могут пересечь проточную воду. Почему они вырезали на камнях снаружи распятие и череп? Там было сказано: «Сохрани нас, Господи от погибели в сих стенах». Они не имели в виду Черную смерть… они имели в виду её! Волшебница Шалота, Ламия — она была погибелью!

Марк сел.

— И что? — наконец спросил он у Кэти. — Что, по-твоему, мы должны делать?

— Давай задёрнем шторы, — сказала она. — Давай перекроем весь дневной свет. Если ты сядешь здесь, то возможно, Ламия вновь захочет выйти. В конце концов, она уже семьсот лет без свежей крови, так ведь? Наверняка ей хочется пить.

Марк уставился на Кэти.

— Смеешься что ли? Ты хочешь, чтобы я сидел здесь в темноте, надеясь, что из старого грязного зеркала выйдет какая-то мифическая женщина и попытается высосать из меня кровь?

— Это докажет, случившееся с Найджелом, так ведь? Докажет, что Волшебница Шалота была настоящей! Особенно если мы не дадим ей вернуться в зеркало.

— Кэти, это чепуха.

Но Найджел лежал на диване и беззвучно кричал в потолок. И было так много крови, так много следов.

Капитулируя, Кэти подняла руки.

— Если тебе кажется, что я веду себя нелепо, давай забудем об этом. Давай позвоним в полицию и расскажем, что на самом деле произошло. Уверена — экспертиза докажет, что мы его не убивали.

Марк снова встал и подошел к зеркалу. Он всмотрелся в отполированный круг, но увидел лишь своё собственное лицо в тусклом ореоле. Смерть Найджела потрясла его до глубины души, и у Марка возникло ужасное холодное подозрение, что, возможно, Кэти права и что-то явилось из зеркала. Но если он не наберется смелости выяснить это, то как он объяснит тело Найджела полиции? И что он будет делать с зеркалом?

— Ну, хорошо, — сказал Марк, всё ещё глядя на свое отражение. — Ты же эксперт по Камелоту. Если хочешь сделать так, то давай сделаем.

Чтобы не пропустить ни малейший проблеск дневного света, Кэти задернула коричневые бархатные шторы и подоткнула их снизу. Было уже много позже восьми, но на улице все еще лил дождь, и утро было таким мрачным, что ей не стоило беспокоиться. Марк пододвинул одно из кресел к зеркалу и уселся к нему лицом.

— Я чувствую себя одной из тех коз, которых привязывают, чтобы поймать тигра.

— Ну, я бы не переживала. Возможно, я неправа.

Марк достал мятый носовой платок, высморкался, потом принюхался:

— Боже.

— Это кровь, — сказала Кэти. И, помолчав, добавила: — Мой дядя был мясником. Он всегда говорил, что у порченой крови худший запах в мире.

Некоторое время они сидели молча. Казалось, запах крови становился всё гуще и резче, так что Марк действительно мог ощутить её вкус. В горле у него тоже пересохло, и он пожалел, что не выпил немного апельсинового сока перед началом этого бдения.

— Ты не могла бы принести мне выпить? — попросил он Кэти.

— Шшш, — сказала Кэти. — Кажется, я что-то вижу.

— Что? Где?

— Посмотри на середину зеркала. Что-то вроде очень слабого свечения.

В темноте Марк уставился в зеркало. Поначалу он не видел ничего кроме всепоглощающей черноты. Но потом заметил промельк, словно кто-то взмахнул белым шарфом, затем еще один.

Очень неторопливо, в полированном круге начало проявляться лицо. Марк почувствовал, как по спине медленно поползли мурашки, а нижняя челюсть затряслась так сильно, что пришлось стиснуть зубы, чтобы эту тряску прекратить. Лицо — бледное, вкрадчивое, но удивительно красивое — не мигая, с улыбкой смотрело прямо на него. Оно больше походило на лицо мраморной статуи, чем на человеческое. Марк попытался отвести глаза, но не смог: каждый раз, когда он поворачивался к Кэти, его взгляд невольно возвращался обратно.

Казалось, что затемненная гостиная стала еще более тесной и душной; и когда Марк сказал: «Кэти, ты её видишь?» — его голос звучал глухо, словно он прижимал к лицу подушку.

Из поверхности зеркала беззвучно вышагнула бледнокожая женщина. Она была обнажена, кожа — цвета луны. На мгновение её облепила маслянистая паутина черного налета, но, когда Ламия сделала еще один шаг вперед, паутина соскользнула, оставив её сияющей и нетронутой.

Не в силах что-либо сделать, Марк мог лишь смотреть. Ламия подходила всё ближе и ближе, так, что он мог дотянуться и прикоснуться к ней. У нее был высокий лоб, а волосы заплетались в странные, замысловатые косы.