В красных лужах кровь не видна.

Дождевая вода стекает по лицу, ветер треплет одежду, забирается под воротник холодными, острыми иглами. Безлюдно. Я бреду по лабиринту кривых улиц, вдоль невысоких уродливых зданий. Жирные сардельки переулков безмолвно таращатся мутными бельмами проёмов. Сегодня лишь страх висит над этим кварталом удушающей, липкой, почти осязаемой, мутью. Хозяин Дождя прислал своего палача, и теперь тут только агония. Люблю агонию. Предсмертные дёрганья жертвы, гаснущие искры жизни в её глазах, кровь на грязной мостовой. В моём мире не было красных дождей.

Останавливаюсь на перекрёстке, потом сворачиваю направо. Я - приманка. Душесос поработал на славу - на улице я и страх. Тварь ненасытна и рискнёт. Голод раздирает изнутри. Насильники, убийцы, садисты. Она рискнёт...

Грохот мусорных баков привлекает внимание, пригибаюсь в боевую стойку, ощупывая холодную рукоять боевого дробовика, вглядываюсь в темноту переулка. Еле слышный шорох справа. Резко поворачиваюсь, выхватывая оружие, и всаживаю полную очередь в приближающуюся стройную фигуру. Двенадцать патронов в магазине - двенадцать горстей смертоносной 'гальки', что способна прошить насквозь, попутно вынося наружу кровавые ошмётки лёгких и сердца. Но тварь лишь пригибается ниже, миг, и нет её.

Холодные железные пальцы обхватывают мою шею сзади. Противный, чуть хрипловатый шёпот в правое ухо: "Ты боишься смерти?" Нет, не боюсь. Бью прикладом дробовика назад, над правым плечом. Оружие вырывает из рук, и вот уже оно, искореженное и бесполезное, валяется под ногами. Тварь разворачивает меня, впивается взглядом. Глаза без зрачков, мутная красная вода плещется за прозрачными стенками роговицы. Но взгляд давит, прожигает дорогу туда, где теплится огонёк души. Равномерно и неотвратимо. Равномерно... Неотвратимо... "Жри, мразь!" - сиплым хрипом выкатывается из глотки.

Пальцы твари крепче сдавливают мою шею. Трудно дышать, но я сопротивляюсь, пытаюсь оторвать лапищу от своего горла. Душесос игнорирует эти жалкие потуги. Лишь пристально смотрит мне в глаза. Наконец губы твари раздвигаются в насмешливой улыбке: 'Так ты боишься смерти? Моли. Моли о жизни. Обожаю ваши жалкие мольбы'. Я мотаю головой: "Жри, мразь!" Тварь качает головой в притворном сожалении. Его лицо раскрывается словно книга, щупальца обхватывают мою голову, впиваются в плоть. Боль, дикая, пронзает всё тело, но страшнее боли - ядовитая муть, что окутывает душу, поглощая живой огонёк внутри...

Её вопль рвёт уши, эхом отражается от бетонных стен. Тварь корчится на мокрой мостовой, серая плоть вздымается пузырями, дымится под красными каплями дождя, лопается, разбрызгивая кровь и сукровицу вокруг.

Искорёженное тело под красным дождём, мёртвая голова в красной луже. Ты была сильна, но не знала одного: моя душа - яд. Это мой дар: я - праведник.

Рубин? Гранат? Вишня? Я приседаю, пытаясь разглядеть цвет крови в сгустившихся сумерках, ощутить привычное возбуждение. Бесполезно.

В красных лужах кровь не видна.

До...

 Я толкнул тяжёлую деревянную дверь в бар. Вослед ворвался ветер. Тёплый, влажный и солёный, словно свежая кровь. Отряхнул красные капли с плаща, огляделся - полутемно и пусто, лишь какой-то пьянчужка меланхолично надирался возле стойки, да один из столиков в углу занят. Серый неприметный человечек что-то лениво цедил из стакана. Я подошел, уселся напротив, молча сделал знак официантке. Тут же возник стакан с коричневым тягучим пойлом.

- Добрый вечер, Вара, - поздоровался, отхлебнул из стакана. Горло обожгло, приятное тепло разлилось по телу.

Серый чуть заметно кивнул:

- Добрый. У меня новости - мы уходим.

 - Серьёзно?! - Я достал пачку, выщелкнул сигарету и закурил. - Столько работы - и все насмарку?

 - Хозяин Дождя слишком силён, - Вара отхлебнул из стакана, поморщился и продолжил, - но осталось ещё одно дело. Самое последнее.

Серый засунул руку за пазуху и выложил на столик тёмную папку. Я молча её взял, перевернул обложку. Несколько фотографий. Иссохшие тела, словно выжатые досуха, рассыпающиеся в пыль. Положил папку на стол и вопросительно посмотрел на Вару.

- Всё так, - ответил на немой вопрос серый, - всё так. Душесос. Он теперь твой.

Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Муторная волна подкатила к горлу, ударила и отступила, оставив лишь привкус рвоты во рту. Несколько глубоких вдохов. Посмотрел на Вару:

- Я могу отказаться?

Серый покачал головой:

- Нет. Не можешь.

- Тогда объясни мне, Вара, - я немного повысил голос, - зачем?

Вара отвёл взгляд, ответил глухо:

 - Последний штрих. Прощальная оплеуха. Называй как хочешь. Мы не можем уйти прости так.

 - Так убери её сам! - Почти крикнул, вернее всхлипнул я.

 - Тихо. - Ладонь серого поднялась, и расслабляющая волна прошла по моему телу. - Я не могу. Это не мой дар, а твой.

Я снова закрыл глаза, спросил:

 - Всегда хотел узнать, почему именно я?

- Ты не хочешь знать. Не задавай глупых вопросов.

 - Ты ведь и сам не знаешь, Вара... - я открыл глаза, но напротив уже никого. Молча расплатился и вышел под дождь.

Раньше? ...

Я успел на последний поезд в пригороды. Внутри почти пусто, лишь парочка коматозных клерков дремала на скамейках.

Одиночество. Последнее время на меня накатывает всё чаще. Где-то там, среди бесчисленных нитей Полотна, тянется нить моего мира. Но мне не суждено туда вернуться.

 Поезд промчался мимо трущоб, окружавших доки. Слева высились скелеты портовых кранов, густо покрытых ржавчиной. Справа - смесь деревянных домов, бетонных конструкций и стальных шпилей. Там живут миллионы. Живут, работают, спят, трахаются, молятся, воруют, убивают и умирают. Всё насмарку. Они твердолобы, упрямы и иррационально-фанатичны. Мы уходим, а на обломках наших