разъединились. Фима заплакал.

— Раскаиваетесь, Ботинок? — обрадовался сержант. — Что ж, похвально. Вину свою признаете?

Кроме собственной фамилии, Фима не понял ни слова. Утер глаза.

— Нет, — на всякий случай сказал он. — Ноу.

— Напрасно. Еще признаете. В камеру его!

В камере ждал обстоятельный, моложавый и опытный Гриша.

— Ботинок, вы осел, — поведал он. — Легавого могила исправит, не знали? Лучше сыграть в ящик, чем поверить менту. Тоже не знали? Что совковому, что здешнему, что из Занзибара. Все менты одинаковы, чтоб им гробануться. Зачем вам адвокат, Ботинок? Вы знаете, сколько стоит адвокат? За эти деньги вы можете заказать мне пять небольших аккуратных гробиков. Даже полдюжины.

Фима опустился на нары.

— Не будет никакого адвоката, — уныло сказал он. — Я и вправду осел. Делать ей нечего, только адвокатов мне нанимать.

— Кому «ей»? — уточнил Гриша.

Фима вздохнул.

— Ане. Или, может быть, Але. Возможно, даже Асе. Я не расслышал, как ее зовут. Но это чудесная девушка.

Девушку звали Агнией. Она жила в съемной квартире на Непчун-авеню. Вдвоем с мамой.

— Деточка, ты в своем уме? — в ужасе глотала валидол мама. — Какой адвокат? Какой ботинок? Зачем?!

Агния сама не знала, зачем. Ботинок шел на встречу. И не с кем-нибудь там, а с нею. Шел себе, значит, к ней и свернул не туда. В результате угодил за решетку. За преступление, которое хуже убийства. Не повредит, кстати, выяснить, что это за преступление. И почему преступник называет себя Ботинком.

— Это кличка, — твердо заявила мама. — Блатная. Я уверена. Ты связалась с блатарем! С уголовником! Может, даже с рецидивистом.

На уголовника Ботинок был не похож. На рецидивиста еще меньше. Агния вздохнула. Раскрыла «Русскую рекламу». От обилия адвокатов зарябило в глазах.

«Кац, Коган, Шапиро. — Агния воспрянула духом. Фамилии внушали оптимизм. — Перельмутер, Бронштейн, Зильберман».

У Каца включился автоответчик. Приятный голос сообщил, что сегодня суббота. Выдержал многозначительную паузу и добавил: шаббес. В шаббес Кац не работал. Коган не работал тоже. Шапиро тем более. Агния пришла к выводу, что нет смысла звонить остальным.

«Мюллер», — вслух считала она с газетной страницы. Новая фамилия вернула утраченный оптимизм. Агния приободрилась. Мюллер, гестапо, вспомнила она. В гестапо шаббес не соблюдали.

— Шефа нет на месте, — бодро отрапортовали у Мюллера. — Меня зовут Федор, я переводчик и секретарь. Можно просто Федя. Как-как, говорите? Ботинок? Не знаете, за что забрали? Ну дык сейчас узнаем. Не беспокойтесь, я вам перезвоню.

Минуту спустя Федя и вправду перезвонил.

— Плевое дело, — жизнерадостно сообщил он. — Загремел ваш Ботинок…

— Он не мой, — перебила Агния. — Я его едва знаю.

— Нет проблем. Загремел не ваш Ботинок по половой части.

— Как это? — ахнула Агния.

— Как обычно. Сначала он снял проститутку. Потом его сняли с нее. Да вы не волнуйтесь: дело житейское. К тому же вам повезло.

— Это я уже поняла, — признала Агния. — Неимоверно повезло.

— Ну дык. Мы с шефом как раз специализируемся по половой части. Без адвоката Ботинка затаскают по судам. Мало не покажется. А так — сегодня же будет на воле. В общем, берете вы адвоката или нет?

— Беру, — обреченно выдохнула Агния, — куда деться. Сколько я вам должна?

Субботнее солнце шпарило пуще пятничного. С утра пил на балконе горькую поэт-авангардист Соломон Перец. Дамского мастера Мирона Труса вела на поводке с пляжа болонка Хаим. Остальные Трусы поспевали следом. Зеленщик Изя из Одессы привычно лаялся с кубинским конкурентом Раулем. Из ресторана «Гамбринус» взашей выпроваживали посетителя. Того, что накануне выставили из ресторана «Татьяна». Разленившиеся, откормленные береговые чайки хрипло выпрашивали подачки. На чаек осуждающе поглядывали деловитые и вечно голодные воробьи. А скованных наручниками половых каторжан конвоировали в суд.

— Выходили из избы, — неприязненно косился на дюжих конвоиров бывалый кандальник Гриша, — здоровенные жлобы. Порубили все дубы на гробы.

В здании суда было прохладно. Здесь собратьев по несчастью дожидался доставленный из больницы благообразный рэб Иаков. Девяностолетнего рэба развенчали. На поверку он оказался никаким не раввином. А, напротив, польским евреем Яшей, отчаянным безбожником и женолюбом. Яша бедовал в доме для престарелых на Кони-Айленд. Он то и дело бегал оттуда в самоволки.

— С курвами у нас небогато, — признался Яша. — Дряхлые какие-то все. Некрасивые.

— Ботинок здесь? — Зычный бас перекрыл Яшин дискант. — В комнату для свиданий! Вас ждет адвокат Мюллер.

Мюллером оказалась белобрысая девчушка лет двадцати пяти. Секретарю и переводчику по имени Федя шеф гестапо едва доставала до плеча.

— Ты, Ботинок, настоящий сапог, — приветствовал Фиму Федя. — Кто же цепляет шлюх на Ошен-Вью? В Манхэттен езжай, на Сорок Вторую.

— Шлюх? — повторил ошеломленный Фима. — В Манхэттен?

— Ну дык. На Сорок Второй за двадцать баксов снимешь шикарную шмару. Ты мне верь. Я-то знаю.

Агния прекратила щебетать с Мюллер.

— Придержите язык, — прикрикнула она на переводчика-секретаря. — Тоже мне, специалист по половой части. Можно подумать, в Нью-Йорке нет порядочных девушек.

— Есть, — согласился Федя. — Но они обходятся гораздо дороже.

— Значит, так, мистер Ботинок, — приступила к обустройству линии обороны Мюллер. — Есть три пути. Первый — признать себя виновным. Тогда вас немедленно отпустят. Далее…

— Постойте, — оборвал Федин перевод Фима. — В самом деле отпустят? Правда? Ничего больше не надо! Признаю себя виновным.

— Ни в коем случае, — всплеснула руками Мюллер. — Тогда на вас заведут запись. В следующий раз попадетесь — пойдете по сумме статей.

Фима сник. По сумме статей он не хотел.

— Второй путь — объявить себя невиновным. Тогда вас тоже сразу отпустят.

Фима приободрился.

— Знаете, меня это очень устраивает.

Мюллер укоризненно покачала головой.

— Не стыдно вам? Зачем тогда нанимать адвоката? Объявить себя невиновным может всякий дурак. Он потом несколько лет будет обивать пороги судов и топтаться по кабинетам. Обойдется в копеечку, помимо всего. Ваш разговор с переодетой сотрудницей полиции, разумеется, записывался. Я его прослушала. Попробуйте, докажите теперь свою невиновность.

— Да как же?! — загорячился Фима. — Что тут доказывать? Идиоту же ясно, что я ни черта не понял.

— Идиоту, может быть, и ясно. А американскому суду — нет. Ему, наоборот, будет ясно, что вы намеревались вступить в половую связь. За деньги. Еще и