выражением лица, которая погалдела меня по голове и сунула тысячу рублей со словами: «Возьми, Лёша, на первое время, а там органы опеки тобой займутся».

Органы опеки и занялись. Уже на следующий день, едва от меня вышла пожилая соседка, приходившая покормить меня с кастрюлькой свежезаваренного лукового супа, заявилась мерзкого вида тётка, представившаяся сотрудником органов опеки и попечительства Маргаритой Львовной. Не разуваясь, с застывшей на физиономии кривой миной прошлась по нашей (хотя теперь уже моей) двухкомнатной квартире, после чего усадила меня за стол, а сама села напротив.

— Ну что, Лёша Бестужев, собирай вещи, поедем устраивать тебя в школу — интернат.

Я, конечно, ожидал подобного сценария, но всё же сделал робкую попытку избежать сей незавидной участи.

— А можно я буду жить здесь один? Мне же будут платить пенсию по потере кормильца?

Насчёт пенсии меня просветила как раз пожилая соседка. Однако мой короткий спич даму из опеки не воодушевил.

— Видишь ли, Лёша… Во — первых, ты ещё несовершеннолетний, а значит, в любом случае согласно букве закона должен находиться на попечении взрослых. В интернате за тобой будут приглядывать воспитатели, и там же ты окажешься в окружении сверстников, с которыми тебе не придётся грустить, как если бы ты жил один, а всё вокруг напоминало бы тебе о маме и папе. Во — вторых, эта квартира, хотя и была приватизирована твоими родителями, уже тебе не принадлежит. Ты, конечно, не мог знать, что твой папа в своё время набрал кредитов в банке «Призма», и не смог их вернуть. Так что на вполне законных основаниях жилплощадь переходит в собственность банка. А теперь собирай вещи, нас внизу ждёт машина.

Лишь годы спустя я узнал, что квартиру буквально за бесценок приобрела у того самого банка племянница Маргариты Львовны. А тогда я, едва сдерживая готовые навернуться на глаза слёзы, взял с собой кое — что из одежды и фотографию в рамке, где я был запечатлён первоклашкой вместе с родителями.

Свой первый день в интернате я запомнил на всю жизнь. Вернее, ночь. Ещё бы, местный отморозок по кличке Рыба, по виду перекормленный олигофрен с выпученными глазами, вместе со своими шестёрками решил устроить мне «прописку». Как выяснилось, «прописка» заключалась в том, что я должен был стянуть с себя трусы и встать раком. Вставать раком я отказался, после чего вступил в неравный бой с превосходящими силами противника. Поскольку активнее других свои потные ручонки ко мне тянул Рыба, тогда как остальные пытались меня обездвижить, я изловчился и вцепился зубами в его указательный палец. В тот момент от обуявшей меня ярости я мало что соображал, и пришёл в себя лишь после крепкого удара чем — то тяжёлым по голове. Вернее, оказался в состоянии грогги, чем Рыба тут же воспользовался и, обезумев от боли и прижимая к себе искалеченную руку, с воплем кинулся прочь.

А меня в это время молотили, причём и ногами тоже, в итоге я отделался трещиной в паре рёбер и сломанным носом, на котором в память о драке осталась небольшая горбинка. Две недели я провёл в больнице, той же самой, где Рыбе пришивали висевший на лоскуте кожи палец. Запомнилось, как он ходил по больничному коридору, держа забинтованный палец вверх, словно грозя кому — то. На меня он старался не смотреть.

Кстати, не успев покинуть лечебное заведение, этот 14 — летний оболтус был отправлен на малолетку. Нашли за ним несколько грешков, в том числе изнасилование 5 — классницы из школы по соседству. Представляю, что с Рыбой на зоне сделали за такую статью… Ну да туда ему и дорога.

Мне же за тот палец ничего не было. Похоже, Рыба не проболтался, хоть какой — то плюс этому уроду в карму, да и остальные промолчали. Хотя директриса, Зинаида Степановна, пока я лежал в больнице, всех вызывала к себе в кабинет по одному, но, судя по всему, стукачей среди нас не водилось. А может, и водился, да только, похоже, этот Рыба так всем надоел, что его отбытие в колонию для малолетних преступников вызвало вздох облегчения не только у руководителей интерната. Во всяком случае, впоследствии я не раз ловил на себе слегка удивлённый взгляд директрисы. В интернат, правда, по факту случившегося нагрянула проверка из гороно, не знаю уж, чем дело закончилось, но директриса своё место сохранила, наверное, просто отделалась выговором, возможно даже устным. Всё же в гороно наверняка понимали, с каким контингентом воспитателям и руководству приходится иметь дело.

Я тоже не проболтался приходившему в больницу пообщаться со мной инспектору ПДН, кто мне сломал нос и намял бока. Сказал, что было темно, и я никого толком не разглядел. В интернат я возвращался с опаской, однако дружки Рыбы меня больше не доставали. Видно, «прописку» я всё — таки прошёл.

…тридцать семь, тридцать восемь…

Я с малых лет на каком — то подсознательном уровне любил, чтобы всё выглядело красиво и органично. Помню, ведёт меня мама в подготовительную группу детского сада за руку, а я показываю на стоявшую на остановке тётеньку и заявляю: «Мам, зачем она надела эту глупую шляпку? Ей бы платок больше подошёл». Мама зашикала, а дома со смехом рассказала отцу. Тот глянул на меня и подмигнул: «Похоже, у Зайцева с Юдашкиным подрастает конкурент».

В общем, перманентная страсть к совершенству во мне на несколько лет затаилась, разве что я к своему внешнему виду относился достаточно скрупулёзно. Всегда чистенький, выглаженный, причёсанный, несмотря на смешки одноклассников ещё по той, прежней школе. И только в интернате я стал делать первые робкие попытки изменить окружающий мир к лучшему. Начал с одноклассницы Лены Чижовой. Эта довольно симпатичная, рыжеволосая девочка, сколько я её помнил за три предыдущих года своего пребывания в интернате, постоянно носила волосы до плеч, которые ей периодический просто подравнивали в парикмахерской. Однажды, когда мы вместе собирали граблями осеннюю листву во дворе интерната, я заметил Лене, что если над её волосами немного поработать, то может получиться очень даже стильная причёска.

— Да ладно, — прищурилась она. — Тебе — то откуда знать? Ты же мальчишка!

— Не веришь? Я просто сказал, что ты можешь выглядеть более стильно. Я мог бы попробовать что — то сделать с твоими волосами, но если ты против — ходи и дальше серой… вернее, рыжей мышкой.

Вечером, сразу после ужина Лена подловила меня в коридоре интерната и, краснея, выдавила из себя, что она согласна.

— На что? — заинтригованно спросил я, уже успев забыть о нашем разговоре.

— Ну… на это… чтобы ты мне причёску сделал, — выпалила она и её усыпанное веснушками лицо окончательно ушло