скамьи — их переполняла жажда странствий, они еще в школе заразились любовью к зоологии, к ботанике, к геологии; другие просто шли работать — нужно же где-то заработать на жизнь. И все-таки шли в экспедицию в основном люди романтического склада и патриотических убеждений. Всех их роднила тяга к странствиям и стремление сделать что-нибудь особенное.

Я нашел свою дорогу к «большим экспедициям», пройдя, как и многие мои сверстники, через юннатский школьный кружок и через курсы коллекторов.

Начал я с кружка юннатов у себя в школе. Заведовал, как водится, живым уголком, кормил морскую свинку, кролика и чижа. Потом перешел в юннатский кружок при зоопарке. Там зоологического материала было больше, но не понравились ребята: какие-то они были коммерческие. Делали чучела и продавали их.

Тогда я пошел в Центральный ленинградский кружок юных натуралистов.

Был в Ленинграде невысокий мрачноватый особняк, когда-то принадлежавший Демидовым. В этом бывшем демидовском особняке и помещались Центральная ленинградская педагогическая биостанция и Центральный ленинградский кружок юных натуралистов.

В зале, где когда-то танцевали демидовские гости, собирались городские и областные конференции педагогов и юных натуралистов. Рядом в трех больших комнатах — бывших демидовских столовых — стояли длинные и узкие столы, на которых выстроилось бессчетное количество аквариумов, больших и маленьких. Здесь обитали рыбы, тритоны, лягушки и ящерицы. Скромные местные невские рыбки, жители северных рек и озер, — и рядом с ними пестрый тропический мир красно-зелено-синих рыб, живущих в обогреваемых, освещаемых и продуваемых аквариумах.

По другую сторону зала располагались комнаты с галереей клеток, где кричали чижи, пели соловьи, квохтали куропатки. Птицы все были местные, обитатели пригородных полей и лесов, экзотов не было совершенно. Здесь прекрасно жили снегири и чечетки, которым нужны сухая рябина и репейник, клесты и щуры, которым нужны еловые шишки. Этих птиц держать нетрудно. Труднее содержать в неволе соловья, славок, пеночек, зарянок, но чтобы в неволе жили крапивники, вальдшнеп, даже ласточка — это почти невозможно. А вот на биостанции выкормили птенца ласточки, она выросла и улетела, а потом не раз прилетала к хозяйке в окно. Осенью ласточка улетела в теплые края, а весной вернулась и несколько раз залетала навестить. Между тем известно, что держать в неволе ласточек не удается, они кормятся летающими в воздухе насекомыми, глотая их на лету, двигаясь со скоростью ста километров в час.

Во главе Ленинградской биостанции стоял профессор Борис Евгеньевич Райков. Это был полный седой человек, глухой, но очень деятельный. Видели мы его часто, но издали. Он жил высоко и далеко от нас — на Олимпе, в директорском кабинете, куда мы и близко не подходили. В кружок, на наши заседания он не ходил, но все мы как-то чувствовали, что и коллекцию живых рыб и живых птиц, и нас, живых человечков, собрал именно он.

Лично с ним я соприкоснулся только один раз, после того как резко выступил на городской конференции юннатов. После этого бурного заседания Райков торжественно пожал мне руку, сказав, что я выступил «неумело, но правильно…». Я очень долго этим гордился.

Наш кружок объединял ребят-школьников, любивших природу, прямо скажем, до фанатизма. Школьники шли сюда сами, уже развитые школьники, а не дети, и приходили они хотя и с большой робостью, но в то же время с большой настойчивостью. Сначала они просто присутствовали на заседаниях, потом понемногу втягивались в работу, получали тему, работали, делали доклад и уже после этого принимались в члены кружка. Но это было не легко и не просто — стать членом кружка. Настоящие кружковцы были в некоторых вопросах ботаники и зоологии довольно хорошо подкованы.

Общее число ребят, прошедших через кружок, было очень велико, но настоящих юннатов у нас было всего около полусотни. Они имели свои темы, наблюдали за какими-нибудь животными и отчитывались в своих наблюдениях. Я, например, наблюдал за своей белкой, за птицами моего сада, за живородящей ящерицей и делал о них доклады. Был у нас в кружке юннат Вася Голованов, сын ломового извозчика. Его доклад, и доклад толковый, был посвящен ломовой лошади.

Но главная работа кружка была летом, когда кружок выезжал в краеведческие экспедиции. Я участвовал в двух таких экспедициях: одна работала в поселке Котлы недалеко от Кингисеппа, другая — в Репьях под Лугой, на Череменецком озере.

В Котлах мы жили в особняке каких-то баронов, стоявшем на краю обрыва. Покрытый лесом обрыв уходил вниз у самого края нашей террасы, на которой мы завтракали, обедали и работали, и все время — и утром, и за обедом, и вечером — перед нами лежали лесные дали. В этих лесах мы и работали с утра до вечера. Там-то, наверное, я и полюбил растительный мир, научился понимать и описывать его.

Следующее лето мы работали на Череменецком озере. Там тоже была веранда в доме, где мы жили, но вместо лесных просторов под ней лежало широкое и глубокое Череменецкое озеро. И этим озером мы занимались все лето, буквально не вылезая из воды. Мы мерили глубину озера, изучали размещение прибрежной растительности и все лето плавали. Было там недалеко еще озеро Барковское и на нем интересные плавающие острова. Они состояли из мощного слоя мхов. На этом мху поселялись другие растения — травы, кустарнички, кустарники, а иногда даже деревья. Такой остров-сплавина возникал у берега, а потом ветер отрывал его, и он надолго становился блуждающим островом. Причем на нем росли деревья, и на деревьях были гнезда, в гнездах птенцы, и птицы кормили птенцов то в одном конце озера, то в другом. Одно время мы тщательно наблюдали за жизнью таких островов. И целые дни плавали, гонялись за этими островами. Сколько мы проплывали в такие дни, даже сказать трудно, мы больше были в воде, чем на земле.

В нашем кружке были свои нравы, свои традиции, свои особые законы. Например, в кружке был культ ходьбы. Считалось, что ходить нужно со скоростью шесть километров в час и делать по тридцать километров в день. Это нормально. И хотя большинство из нас в походах сильно уставали, не было случая, чтобы кто-нибудь отказался идти, не было случая остановки в пути, не было жалоб.

На переходах мы всегда пели. Считалось хорошим тоном ходить быстро, а петь громко, как бы трудна ни была дорога. В почете были песни героические, серьезные. Так мы почти ежедневно проходили большие расстояния, шли быстро и непрерывно пели. Шли и пели, шли и пели. Считалось также необходимым уметь